прихоти переплелись у самого берега в тугой жгут, – это уставшее в борьбе со стужей море вывалило к береговому обрыву грязно-белый шероховатый язык торосов. Обрыв, однако, стоял неколебимо на старом месте и чернел неистово и неприступно, закрывая половину горизонта и половину неба. Было в нём что-то, подавляющее и ограничивающее.
Некоторые шустрили, пытались оттаскивать балки-вагончики подальше от обрыва, вслед за уходящей в море буровой, но жрец техники безопасности, в просторечии «ледόвик», тут же запретил ставить жильё на льду – мало ли что. Но если честно: самолет ледовой разведки – «ледовик четырнадцатый» – сюда никогда не залетал, нечего ему было здесь делать. На тесноту жизненного пространства никто, конечно, не жаловался, но пляж – узкая полоска смёрзшейся гальки – был крут, полозья нельзя было поставить ровно, и трактористы, перекрывая стук моторов, материли всё и вся и елозили «гусками» себе в убыток. А главное, буровые быстро удалялись от берега, осветительного кабеля вечно не хватало, жгли тогда вонючие, заправленные солярой, лампы или вообще обходились без света. Раздражало и пустое хождение, километр до буровой и кают-компании, километр – до пляжа, особенно в темноте.
Ледовик, пожалуй, обладал здесь наибольшей полнотой власти. Он каждый день обходил участок, сверлил лунки до седьмого пота, отыскивая свежие трещины, после чего, бывало, останавливал бурение, а запрещённые отрезки ледовых дорог отмечал красными флажками, и ездить по ним, чтобы не давать большой крюк, можно было только в его отсутствие. А что, риск, говорят, благородное дело.
Хотя случаи бывали разные. Ледовый клин, скажем, может сгрузить трактор в дымящуюся парком на морозе полынью, а потом опять встать на место, как броневой лист. Время на всплытие – четыре минуты. Почему четыре? Никто не знает, но все так говорили.
Буровые молотили круглосуточно, выстаивая на одном месте по двое-трое суток. Днём их чёрные вышки торчали, как обезглавленные гусиные шеи, а ночью мерцали таинственными огнями, вправленными в радужные круги.
Буровой снаряд пятнадцатой бригады тоже без устали крутился и сновал вверх-вниз, на подъеме колонковая труба облегченно вздыхала и выпускала струю жидкой грязи, расписывая всё вокруг лихими узорами. Не очень приятно, но все же теплей, чем на улице, и чайку горячего попить можно, и грязь – дело привычное, а вот потом в столовую идти или под обрыв – далековато. Тут уж надо бегом, ноги в руки, простучать каменными сапогами по обледенелым сходням и ввалиться сразбегу в тепло в клубах бегучего пара, где надёрганные за двенадцать часов мышцы нальются тяжестью, словно по ним ломом прошлись, а тут тебе, пожалуйста, сухой «Беломор», тут тебе чай-чифир, доминошный грохот под незлобный матерок и очередной анекдот про чукчу, – и вроде ничего уже, терпимо. Ну а если – не дай бог – сломается что, тут же тебе из этих же доминошин конструкцию сложат и на пальцах объяснят, какая шестерёнка за какую цепляется. В эти
