последним писком.
– Лучшее красное вино, – сказала официантка, ставя перед нами бутылку. – Попробуйте.
Она налила нам три стакана. Вино и вправду оказалось изумительным. Сделав второй глоток, я удовлетворенно вздохнула.
– Спасибо, – сказала я Катрин. – Хорошая была идея – прийти сюда.
– Подожди, ты еще не пробовала колбасу.
Я собралась было попробовать, как вдруг увидела входящую в бар молодую женщину, лицо которой было мне знакомо; она весело смеялась. Женщина сняла шапочку и обернулась, чтобы обнять за талию мужчину. Нет, подумала я, нет. Это невозможно. Я хотела, чтобы все остановилось, я даже успела сказать себе, что, если поверить изо всех сил, что такого случиться не может, то этого и не случится.
В бар вошел Флориан.
Глава 3
Из бара мы уходили в полнейшем хаосе. Катрин билась в истерике, Никола бился в истерике, официантка билась в истерике от всех этих истерик, чертова хипстерша тоже билась в истерике, потому что незнакомая ей истеричка (Катрин) кричала гадости ее новому возлюбленному, а я… где же была я?
Я была в ступоре. Или, скорее, я была по ту сторону зеркала. Я смотрела, как они кричат и бранятся, не слушая, слышала только, как отскакивает мое имя от светлых деревянных стен бара, чувствовала руки Катрин и Никола на своих руках, на плечах, на талии, они куда-то тащили меня – она, потом он – и, как ни странно, я сознавала, что вся эта потасовка смешна и лучше всего нам уйти.
И я смотрела на Флориана. Как я на него смотрела! Я пожирала его глазами. Я глаз не сводила с его такого знакомого лица, с розовых губ и прямого носа, с волос, падавших белокурыми прядями на высокий лоб, и с холодной светлой голубизны его глаз, тоже устремленных на меня.
Сейчас он со мной заговорит, думала я. Сейчас он что-нибудь скажет. Я хотела услышать его голос – чтобы убедить себя в реальности его присутствия, но он молчал и только смотрел на меня, словно не замечая всей суматохи вокруг, начиная с Катрин, которая тыкала пальцем ему в область сердца и выкрикивала ругательства, брызжа слюной в лицо.
«Поговори со мной, – молила я его глазами, душой, волей, и мне казалось, будто я кричу это так громко, что в окнах бара вот-вот полопаются стекла. – Поговори со мной».
Но он ничего не говорил. Он стоял неподвижно, как статуя, и я знала, что он потрясен, знала, что за безупречным фасадом бушует буря. Потому что я хорошо знала его – как свои пять пальцев. Он был подобен ледникам в горах, у отрогов которых вырос: за внешней незыблемостью и холодностью крылась бурная жизнь, которая, если ее разбудить, может обрушиться лавиной.
Итак, он не двигался, и только я одна – я была в этом уверена (я даже успела, хоть это было и жалкое тщеславие на фоне всеобщей истерии, немного погордиться этим) – видела голубое пламя, бушевавшее в его больших глазах, пока футом ниже по-прежнему разорялась Катрин:
– Ну, ты мерзавец, понял? Ты – долбаный шелудивый пес олимпийского калибра, понял? Ты – бессердечная сволочь, ты говно, понял? Жен! ЖЕН! Как сказать по-немецки говноед?
