паук мчался куда-то в угол, еще не осознавая, что больше ничего не значит в этой жизни. Все его свирепые замыслы рухнули. Пришел человек.
Весенний вечер наполнял приятным теплым воздухом комнату, пробравшись в широко открытые окна, лучи вечернего солнца скользили по ламинату, а я потный и хмурый тер плитку ёршиком. Есть что-то унизительное в том, чтобы отмывать съемную квартиру. Я всегда не любил это делать.
Как это всегда бывает, во время физического труда я глубоко задумался о чем-то и вот сейчас, почему-то, я очень хорошо помню о чем. Мне вспомнилось детство.
Косые, быстрые картины страшного детства. Ведь детство – период очень страшный, не то, что юность или зрелость. Чистота, непорочность, ужас, стоящий за каждой шторкой, отвратный процесс взросления, когда понимаешь, что смерть есть и что ничего кроме нет кроме дороги к ней. Прошлое выступает наказанием, которое в свою очередь, должно стать гарантом не совершения преступления в будущем – в этом мудрость человеческой жизни.
Вот рано утром по заснеженному поселку я иду в школу и боюсь опоздать. Вот я поздоровался с соседской старухой и задумался о том, что она скоро умрет. (Она жива и сейчас). Я вхожу в школу и пачкаю руку о ботинок, когда переобуваюсь. Вот мимо меня проходит взрослый парень с грозными волосами и говорит «Ух, бля, нихуя – вот и песенка моя». Добрая учительница пишет на доске большие буквы, чтобы мы видели, а мне скучно на это смотреть. В конце книги я нахожу «Белую березу» Есенина и читаю несколько раз. Становится грустно. Я не знаю, что Есенин вырезал себе вены.
Вот летом я падаю с велосипеда, и мама охая накладывает мне бинт. Я смотрю на волосы – они темные и вьются. Сильно пахнет перекисью и кровью. На столе лежат зеленые яблоки. Одно гнилое. Мама обрежет гниль и предложит мне вечером, я откажусь, но все же съем позже. Будет больно отдирать бинт он раненной коленки.
Осень и я написал свой первый стих. Он о войне: «Ночь и день быстрый как ветер/ небо озарил взрыв ракеты» Стих решено никому не показывать. Его мотивы навеяны сборником Высоцкого, который маме подарила подруга еще во времена дефицита лет двадцать назад. Спасибо дефициту – он рождает спрос.
По телевизору идет нудный фильм, он о мужчине, который покупает щенка. Плачу тайком под конец фильма. Взрослая собака лежит на рельсах, и я знаю, что оба: и хозяин и пес обречены. Тяжелые, с серьезным психологическим посылом советские фильмы. Плачу тайком – до сих пор считаю, что плакать на людях стыдно.
Поздняя осень я пью портвейн на стадионе и говорю по телефону с Машей. У Маши очень красивые длинные ноги и днем она видела, как я делаю подъем с переворотом на турнике. Она написал мне сама смс, сказала, что у меня красивые плечи. Я отошел подальше от друга Вовки, который умрет в армии через три года. Отошел я специально, чтобы он не слышал, что говорю по телефону Маше. Маша ему нравится. Она нравится всем из-за ног. Я очень крепко и сильно пьянею от портвейна. Мне обязательно нужно подышать перед тем, как идти домой,
