этот чипсы жрет так, будто не ел неделю, мамаша спит, а ребенок лежит на коленях, серыми глазами водит и вот-вот сплывет с колен на пол. Точно думаю сплывет и рухнет к ногам. А под ногами мокро, снег же, растаявший.
– Мама ты мне Достоевского пересаживаешь?
– Да слушай ты! Супятся ребенку на лицо крошки от чипцев, он головкой мотает и вдруг раз и уснул. А ребеночек такой хороший, такое личико у него чистенькое, такой жалкий, как ты, когда я тебя родила.
– Мам! – крикнул я, – давай уже заканчивай!
– Короче, ехали они ехали, уснул и папаша, прям так – с пачкой в руке. Ребенок тоже уснул. Я смотрю и не могу глаз отвести, боюсь, что упадет ребеночек то. А еще понимаешь, шторка у окна грязная она на сквозняке шевелится и как раз краем о нос ребеночка трется, а тот бедняга головкой крутит, все пытается от нее избавится, а родители спят. Ехали мы ехали, и вдруг смотрю я – окно то открыто в автобусе. Немножко совсем, щель со спичку, а ветер холодный в нее сочится и прям на ребенка, а он, маленький, лежит так, что грудка у него открыта. Платош, у меня слезы выступили, губы задрожали, думаю: «Ну что я могу для них сделать? Вижу же все, но что я могу: Он же умрет у них, смертью жуткой и долгой, а они поплачут, да еще одного родят. Опять. Опять случайно»
Мама захрипела, а я подкурил новую сигарету. Мне стало тошно, а еще, я почувствовал ненависть, конечно не к маме, но к этим животным, ведь увидел я их ясно, так будто я еду в этом проклятом автобусе, так, будто я этот ребенок.
– Они встали на конечной, вместе со мной. У них все время звонил телефон, и отец ребенка только раз ответил на звонок, сказал, что нет денег и что они в долгах. Мать еле проснулась и первым делом полезла в телефон. Вышли они, сели в такси (я его себе позволить не могу) и укатили куда-то.
Мама замолчала, я выдавил из себя:
– И к чему такая история? Ты не видела раньше никогда такого?
– Да видела, Платош. Хуже видела. Вот еду я и думаю, ветрел ледяной и прямо в грудь ребенку. Убьет он его этот ветер, а сделать ничего не могу. Никто не может. Поздно что-то делать. Умрет, думаю ребенок. В общем, я сегодня ехала и они опять, на остановке вышли на той, где больницы.
– Ну и что? – небрежно и грубо спросил я, все понимая.
– А то, что заболел ребенок и неизвестно, вылечат его у нас или нет.
– Вылечат – сказал я. – Может и не с ним они в больницу приехали.
Мама еще спросила о том, одеваюсь ли я хорошо и не мерзнут ли у меня ноги. Как мог, я убедил ее в том, что все у меня прекрасно. Зима в тот год была злой и долгой, как и положено в России.
Мы попрощались. Я заметил, что сигаретная пачка пуста, как гроб без покойника и отправился в магазин. По дороге я зашел в ночную пивнуху и просидел там до самой ночи. В провинции пивнухи закрывают рано. Это невыносимо. Я отправился в другую, потом в третью. Единственным критерием моего выбора был режим работы, а не реклама,
