больше меня кололи слова Стойко.
– О десятке и заморачиваться не будем. Это даже не оговаривается. Учти! – Праведный Стойко поднял маленький толстый кулак. Пропарив какое-то время перед моим измученным взглядом, он вдруг резко опустился на землю. Стойко заметно посерьезнел. – А если ты нам честно скажешь, где они все попрятались, мы не возьмем с тебя расписку о соли, – он ударил рукой по земле и заглянул мне еще глубже в мозг. – Да и Атанацко чуток зажмурится, когда будет производить опись. – Стойко снова ударил кулаком по земле.
– Слава Богу, – держа поросенка над огнем, смертельно серьезный Атанацко ненадолго встрял в разговор, чтобы подтвердить, что он действительно зажмурится. Ради пущей убедительности он даже по-настоящему зажмурился.
– Да, и вот еще что… Мы не будем придираться из-за того, что ты нарушаешь монополию на приготовление ракии…
– Какая еще ракия! Это ведь ваша ракия! У меня нет никакой ракии! – взвизгнул я, держа в руке флягу, которую мне дал Маджаревич.
Я сильно удивился, когда Стойко резко приподнялся и отскочил от земли, как мячик. Необычная способность для его лет.
– Э, негоже так. Ты его крестишь, а он пердит!
Должен признаться, что я буквально обомлел от страха. Со всех сторон меня окружали их ружья и пистолеты. Маджаревич дырявил мечом землю, Чабаркапа вообще производил впечатление хладнокровного убийцы, а Стойко я вообще не мог понять – только видел, что он намеренно меня расстраивает.
– Так не пойдет, сынок! Я сюда приехал не для того, чтобы есть этого поросенка и болтать с тобой целый божий день! Меня ждут и другие дела. Нам надо объехать четвертую часть страны… Как сговорились господа Млатишума и Кеза с немцами. И это за три недели! Всего три недели! – Стойко для наглядности оттопырил три пальца. – «Война будет, война будет – поспешать надо, Стойко!» Я не дитя малое, чтобы носиться туда-сюда. Когда я гонял турок по Сербии, ты еще в пеленки писался! А знаешь ли ты, какова моя плата? Знаешь, я тебя спрашиваю! – Из его глаз сверкали молнии. Или это были отблески от горящих углей под поросенком?
– Не знаю…
– Не знаешь… Десять форинтов в год! Эй, слышишь? Десять форинтов! И что мне с ними делать? Я на них могу купить три таких поросенка, ну, может, четыре… И я не хочу, чтобы мне каждая деревенщина мозг…
Стойко резко успокоился. Не приличествовало ему поддаваться таким приступам эмоций. Гайдук затянул мундир и выдохнул.
– Ты скажешь нам, где сельчане, или нет?
Я хотел было встать, но мне показалось, что лучше остаться в подчиненной позе наседки на ветвях. И вести себя тихо и учтиво.
– Я не знаю, люди… Я сюда пришел вчера и никого здесь не нашел.
– Атанацко? Оставь этого поросенка, возьми приходо-расходную книгу и подойди сюда!
Атанацко передал вертел Маджаревичу, который нахмурился так, что его брови загородили глаза. Ладно хоть не слились с усами.
– Сейчас
