его на месте ножом.
Вскочив на ноги, я умудрился извлечь из раны железное лезвие. Свалка вокруг костров затихала. Уверенный в гибели моих спутников, а также жены и дочери, я покинул поле сражения и углубился в чащу кустарника. Не прошел я и трехсот шагов, как снова свалился, обессиленный потерей крови и жгучей болью.
Я дополз до скалистой гряды, из последних сил вскарабкался на гребень утеса, но, когда я свесился вниз и заглянул в глубокую лощину, на дне которой зияла пещера, голова у меня закружилась, и я чуть не лишился сознания. Однако, взяв себя в руки, я спустился по уступам и спрятался на дне лощины, в каменном погребе. Не понимаю, как дополз я до этого места; здесь со мною случился обморок.
Так пролежал я несколько часов. Когда я очнулся, в моем логове уже брезжил день. От слабости я не мог шелохнуться. Взгляд мой упал на рану: она была не перевязана, но кровь остановилась. Я разодрал свою рубашку и как можно бережнее сделал перевязку. Затем я подполз к выходу из пещеры и внимательно прислушался. Мне смутно почудились голоса индейцев, долетавшие с нашей стоянки. Этот приглушенный говор продолжался час или два.
Но внезапно страшный взрыв потряс скалы: несомненно, взорвался один из снарядов. Затем раздались крики ужаса, послышался конский топот, и все умолкло.
Для меня было ясно, что индейцы покинули место взрыва, но я не отдавал себе отчета во всем происшедшем. Только позже событие разъяснилось: индейцы бросили пушечное ядро в костер – фитиль воспламенился, порох взорвался, и осколки ранили нескольких краснокожих. Подобрав наспех наиболее соблазнительные предметы из добычи, они вскочили на коней и умчались галопом.
Но с наступлением ночи вновь послышался гул со стороны лагеря, и я заключил, что индейцы вернулись.
Когда совсем стемнело, я попробовал выползти наружу, но сил еще не хватало; пришлось протерпеть всю ночь, сильно мучаясь раной и слушая завывания волков. На рассвете все успокоилось. У входа в мое логово я заметил дерево, хорошо знакомое нашим рудокопам. Это была разновидность сосны, которую мексиканцы называют пиньоно, чьи конические шишки служат пищей тысячам краснокожих, блуждающих в западной части Великой пустыни, по Скалистым горам и в Калифорнии. Лишь бы мне доползти до этого дерева – и я смогу утолить свой голод! Надежда придала мне бодрости, и я пополз. До сосны было шагов двадцать, но я настолько обессилел, и рана горела так мучительно, что я потратил на этот путь целых полчаса. К великой моей радости, шишек оказалось сколько угодно. Я набрал их, очистил от скорлупок и, добравшись до орешков, отшелушил их и насытился мякотью.
Теперь заговорила другая, не менее острая потребность: я умирал от жажды. Сумею ли я доползти до стоянки? Судя по расположению лощины, воды вблизи не было; приходилось покинуть эти места или умереть. Подстрекаемый этой мыслью, я предпринял труднейшее путешествие в триста шагов. Но едва я продрался на шесть шагов сквозь заросли, как пачка белых цветов привлекла мое внимание. Это была великолепная
