Америка!
Л о н а. Пустые слова, Бетти.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Чтобы такой человек, как Карстен, с его несгибамой твердостью в вопросах морали…
Л о н а. Чертовски несгибаемой, ага…
Г о с п о ж а Б е р н и к. Что ты посмела сказать?
Л о н а. Я посмела сказать, что вряд ли Берник по части морали крепче всех прочих мужиков.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Как же ты его ненавидишь! Но зачем ты вернулась, если так и не смогла забыть, что… У меня в голове не укладывается, что сперва ты его унизила, оскорбила, а теперь как ни в чем не бывало явилась ему на глаза.
Л о н а. Да, Бетти, в тот раз я вела себя некрасиво.
Г о с п о ж а Б е р н и к. А он великодушно простил тебя! Человек, на совести которого нет ни одного проступка! Разве он виноват, что ты питала какие-то надежды? А заодно с ним ты возненавидела и меня. (Рыдает.) Не простила мне моего счастья! И теперь явилась нарочно… Пусть весь город видит, в какую семью я ввела Карстена! Под ударом окажусь я, меня обольют помоями. Вот чего ты добиваешься. Как это мерзко с твоей стороны! (В слезах уходит в ближайшую левую дверь.)
Л о н а (провожает ее взглядом). Бедняжка Бетти.
Б е р н и к выходит из своего кабинета.
Б е р н и к (еще в дверях). Да, да, хорошо. Отлично, господин Крап. Отправьте четыреста крон на призрение бедных. (Оборачивается.) Лона! (Подходит ближе.) Ты одна? Бетти сюда не придет?
Л о н а. Нет. Или мне ее позвать?
Б е р н и к. Нет-нет-нет, что ты! Лона, Лона, ты не представляешь, как я мечтал поговорить с тобой начистоту, вымолить у тебя прощение.
Л о н а. Послушай, Карстен, давай без сантиментов, нам это не к лицу.
Б е р н и к. Нет, выслушай меня, Лона. Знаю, я ужасно выгляжу в твоих глазах теперь, когда ты узнала правду о матери Дины. Но клянусь тебе, это было минутное помешательство. На самом деле я искренне и честно был влюблен тогда в тебя.
Л о н а. По-твоему, зачем я приехала сюда?
Б е р н и к. Что бы ни было у тебя на уме, умоляю: ничего не предпринимай, пока я не оправдаюсь перед тобой. Я могу это сделать, Лона, по крайней мере – объяснить, как получилось.
Л о н а. Боишься?.. Говоришь, был влюблен в меня. Ты и в письмах тогда уверял меня в своей любви. Наверно, даже вполне искренне – ты обретался далеко от дома, в большом свободном мире, он дал тебе смелость мыслить широко и независимо. А что во мне больше характера, силы воли и самостоятельности, чем принято в этом городе, ты уже и сам заметил. Поскольку мы двое хранили все в тайне, ты ничем не рисковал – даже тем, что станут издеваться над твоим дурацким выбором.
Б е р н и к. Лона, как ты можешь думать…
Л о н а. Но когда ты вернулся домой, услышал колкости по моему адресу, а здесь на них не скупились, обнаружил, что хорошим тоном считается издеваться и насмешничать над моими выкрутасами, как их называли…
Б е р н и к. Ты в то время церемонностью не отличалась…
Л о н а.
