четыре тысячи км, прежде чем доставил на границу шушеру.
Шушера – это вызывающе несправедливое НЕЧТО среднее между палубной, вечно пьяной матроснёй, и беспечными, ни хрена не помогающими, апатичными пассажирами, называющими себя вдобавок ещё и товарищами Клинова.
Ксан Иваныч – в крайней степени озлобления: как от затора на мосту, сравнимого, разве—что, с пресловутыми столичными пробками, так и от поведения подлого, само—собой открывающегося багажника. В багажник упакованы жизненно необходимыме вещи и легально ввозимые непреходящие ценности. Багажник к тому же вскрыт какой—то сволочью.
– На таможне что—то у нас явно стибрили, – честно предположил капитан—генерал.
– Да ну, нах!
– Очередь двинулась! Садитесь!
Но Малёха, сердясь на отца, в машину намеренно не сел.
Папа забыл один из двух его предъявленных паспортов у белорусских пограничников. Обнаружился этот факт только на середине моста, когда повернуть назад уже не было возможности: машина была членом стада бычков на колёсах, загоняемых в ловушку по узкому тоннелю из металлических жердей и бетонных брёвен.
Дуясь на нескладухи и крайнюю замедленность процессов, проистекающих будто в испорченой микроволновке, Малёха идёт параллельно аэродинамическому чемодану «Mont Blant». Аэрочемодан, сверкая новизной, притулился на крыше отличного полупаркетно—полубездорожного автомобиля «Renault Koleos».
Через каждые три полуоборота колёс Рено приостанавливается. С остановкой вращения замирает послушный движению колонны Малёха.
От скуки мальчик тренируется плеванием в высоту через оградку моста, а на дальность – в мал. погран. реку Буг—Небуг.
Кирьян Егорович плетётся на безопасном расстоянии от Малёхиных рекордов, раздумывая о некрасивом кульбите судьбы, случившимся в самом начале путешествия.
Вообще это было не просто плохим знаком, а отвратительнейшим, гнусным намёком на полный провал в самом начале великого похода, так радостно и самоотверженно затеявшегося в далёкой и родной в доску Сибири.
Польская таможня, находящаяся в полутороста метрах прямо по курсу, не сулила ничего хорошего: ни милой глазу постсовременной архитектуры, ни радушного общения с людьми в погонах.
Машина вкупе с колонной, изрыгнувшей из рядов передних счастливчиков, проползла метров пятнадцать и опять застопорила.
– Раньше надо было вставать, – сердится Ксан Иваныч, – засони, блин. В век вас не добудишься. А договаривались спозаранку встать! С утра здесь машин совсем не бывает…
Ксан Иваныч перевирает факты. Защитник небесный видел: все встали ровно по свистку. Но больше часа ждали хозяйку квартиры, снятой на ночь.
Ядвиге Карловне под семьдесят лет. Она, несмотря на возраст, – бойкая, подвижная, ярко типажная женщина с весьма уместным в этом пограничном краю еврейско—польским выговором. У неё шустро бегают глазки. Глазки
