за что-нибудь надежное и обрушился на пол всем своим девяностокилограммовым телом. Я поспешил было на помощь, но Миша Мороз уже вновь вернул самоконтроль. И теперь стоял, вытирая ладонью мокрый рот. Правда, я уже понял, что он пьян в лоскуты, мертвецки, – только сила воли удерживала его от потери сознания.
За последний месяц старший компаньон и отец-основатель сильно сдал. Заметно осунулся. Перестал посещать спортивный клуб. Много курил. Добавились новые жесты – например, по временам он принимался жестоко скрести ногтями собственный кадык. Это выглядело очень первобытно, по-животному. Даже голос стал иным. Еще месяц назад массивное широкоплечее существо рычало бархатным начальственным басом, ныне же из его горла выходил визгливый фальцет. Да, подумал я печально, а ведь он крепко напуган всем происходящим и явно боится тюрьмы гораздо больше, чем я. Долларовый миллионер, хозяин банка, девяностокилограммовый боксер Михаил боится.
Пьяные, усталые, в дорогих, но немилосердно измятых пиджаках, сжимая в зубах сигареты, потирая пальцами лбы и щеки, мы подошли к столу и задумались.
Перед нами в беспорядке лежали ключи – много связок ключей. Каждую украшал какой-то глупый, но массивный и выразительный брелок, нужный исключительно для того, чтобы не запутаться в россыпях фигурного никелированного металла. Каждому ключу соответствовала своя дверь, свой кусок пространства за этой дверью, своя собственность. Важно не забыть.
Вот ключи от квартиры, где семья, вот – от квартиры без семьи, вот – от двери в офис, а это – от второй двери в офис, вот от третьей, самой главной, двери в офис. Вот ключи от машины, от гаража, от второй машины, от личного сейфа, от корпоративного сейфа, от кабинета, от компьютера, от личной банковской ячейки, от корпоративной ячейки. Вот ключи от архива. Там тонна документов, за каждый из них я отвечаю головой. Вот ключи от квартиры, где живет сам архивариус. А вот ключи от загородного дома – мой сын, полутора лет, этим летом имеет возможность дышать не угарным газом мегаполиса, а чистым воздухом Подмосковья.
Отыскав-таки нужные отмычки, я двинулся к выходу. Попрощался с охраной. Два веселых парня с удостоверениями слушателей Академии Генштаба, в званиях не ниже капитана, с боевым опытом – офицеры государства Российского – кивнули в ответ и снова перевели взгляды на экраны. Шестнадцать экранов. Шестнадцать точек съемки. Вид справа, вид слева. С фасада. С торца. Глядите в оба, ребята. Не дай бог, прорвется злоумышленник, лихой человек, мечтающий покуситься на кровные миллиарды.
В конце концов я выполз в теплый, пахнущий всеми лучшими запахами, электрически напряженный городской вечер. Хорошо пронзить его в белых льняных штанах! Хорошо пройти, раздвигая грудью московскую темноту, – густую, сладкую. Хорошо также отправить к чертям собачьим босса Михаила, посылающего меня в тюрьму мановением длани, а также и весь бизнес, высасывающий душу, гнобящий совесть, – и без того она вся в дырах…
Но нет, нельзя; не сумею; не решусь. Пешки назад не ходят. Они или гибнут, или обращаются в могущественных ферзей.
Я отомкнул
