не вешал я!
– Вешал!
Расправа принимала бессмысленный оборот, в ней присутствовало палаческое начало, и это было противно Махно – подобных вещей Нестор насмотрелся вдоволь, когда его самого приговорили к смертной казни, потом не раз сталкивался с издевательствами в Бутырке, – он видел то, чего не видели другие…
– Довольно! – произнес он тихо, вытащил из кармана пистолет и, не целясь, навскидку, выстрелил в секретаря варты. Тот охнул и спиной полетел на землю, в почерневшую лужицу крови, оставшуюся после расправы над его шефом.
В глухой страшной тиши не раздавалось теперь ни одного звука, даже ветер и тот перестал тянуть свою бесшабашную мелодию, лишь солнце заливало недобрым светом землю… Будто кровью.
– Ты чего, Нестор Иванович? – повернул к Махно яростное лицо Ермократьев. – Зачем спектакль испортил?
– Довольно издеваться, Паша. – Махно мрачно повысил голос: – Не мужское это дело! Не надо унижать человека перед смертью.
Ермократьев недовольно крякнул, дернул головой, словно бы его пробил электрический ток и замолчал.
Вновь установилась страшная глухая тишина.
– Этих – отвести подальше от дороги, связать и оставить там – пусть отдыхают, – ткнув пальцем в пленных, велел Махно. Ему не хотелось проливать лишнюю кровь. С палачом они разделались, а остальных можно пощадить.
– Ка-ак? – вновь повернул к нему яростное лицо Ермократьев. – Они же – убийцы!
– Так надо, Паша, – сказал Ермократьеву Махно. – Не то о нас такая же слава поползет. Как о Мазухине… – Он покосился на погон, висящий у него на левом плече, потом на тот, что украшал его правое плечо. Хорошо, конечно, лежали погоны, но блесткое золото это надо было снимать…
– Нет! – протестующе мотнул головой Ермократьев.
– Мой приказ – это закон. А законы в наших рядах не обсуждаются.
Пленные заволновались. В небе вновь нежно, тонко, вдохновенно зазвенел жаворонок, переместился по пространству, голос его сделался громче, он нес успокоение, тепло, еще что-то, милое душе, не совместимое с войной и смертью.
– Нет! – вновь протестующе мотнул головой Ермократьев, длинные, давно не стриженые лохмы свалились ему на лоб, закрыли жесткие, горящие испепеляющим светом глаза.
– Послушай, Ермократьев, – голос у Махно дрогнул, он начал терять терпение, – я ведь все объяснил, как надо, человеческим языком… Почему ты не хочешь меня понять?
– Я все понимаю, Нестор Иванович, – сдал назад Ермократьев.
– Ни хрена ты не понимаешь… Иначе не вел бы себя, словно… – Махно не договорил, махнул рукой – не хотел обижать Ермократьева, слишком уж обидное слово возникло у него на языке и чуть не выскочило.
Узел этот разрубили сами пленные, они заволновались, задергались, замельтешили, потом вдруг по гортанной команде одного из них – кавказца с длинным, похожим на отпиленный сук носом, – кинулись врассыпную… Кто куда.
Ермократьев
