улыбка – без ответа. Александр Иванович сказал сухо:
– Не нахожу таблетки. Валидол. Лежали тут, и нету.
– Плохо тебе? – встревожилась Вера.
– Ничего не плохо. Просто лекарство всегда должно быть На месте. Полон дом баб, а порядку не добьешься. Ты, что ли, убрала?
– Бог с тобой, Шунечка, я их и не видела.
– А куда же они делись? Здесь лежали, на ночном столике, и нет.
Вера засуетилась, ища таблетки. Александр Иванович торопил ee, нетерпеливо водя глазами (в каждом – лампа с розовым абажуром):
– Ну, что же, долго я буду ждать? – Сейчас, сейчас.
Таблеток не было. Голый пол холодил босые ноги. А он понукал:
– Скорее. Сто раз просил: не трогать моих вещей. Подлая бабья страсть к уборке… Ничего не понимаете – не суйтесь.
Нигде ничего…
– К себе, что ли, ты их унесла? Поди посмотри.
Она пошла к себе, стала искать там, хотя таблеток там быть не могло никак.
– Ну, что же? – кричал Шунечка страшным голосом.
– Нету. Давай оденусь, схожу в аптеку.
Александр Иванович выругался – грубо, страшно. Вера обмерла. Никогда еще такого не было… Никогда за всю жизнь он ее не ругал. Удар был так силен, что она упала, рухнула на пол. Обо что-то стукнулась головой, услышала стук.
Спустя некоторое время очнулась. Сколько прошло: десять минут? Час? Стыли ноги, пол был холоден и гладок, она ощущала его крутизной бедра. Перед глазами постепенно утверждался какой-то предмет, оказавшийся ножкой кресла. Комната в необычном ракурсе – снизу – была странна. Лежала, соображая: да, я упала. В обморок, когда он меня обругал. Вздрогнула, вспомнив страшное это слово. Никогда, во всю жизнь… «Всю жизнь, – обещал он, – всю жизнь я буду держать тебя на руках». И вот… Она поднялась с полу, озябшая, оскорбленная. В соседней комнате было темно, тихо. Не может быть, чтобы он не слышал, как я упала. Нет, ему все равно. Я тут погибаю, а ему все равно, и свет потушил. Легла в постель. Холодные, крупные колени были как глыбы льда…
Назавтра он рано ушел по своим делам. А таблетки она нашла у него под подушкой…
Если бы знать тогда: месяц, меньше месяца оставалось ему жить! Ведь он уже тогда умирал, – знал и не хотел сознаться. Ведь это не он ругался – это смерть его в нем ругалась. А она, как идиотка, – бух в обморок. Подумаешь, выругался человек. Если бы знать…
И пошли, перебивая друг друга, всевозможные «бы» бесконечные, бесполезные «бы», терзающие душу после смерти близкого человека.
…Я бы служила ему безропотно, терпеливо, босиком по холодному полу, без сна, без отдыха. Он ругал бы меня – я бы ему целовала руку. Я не уходила бы из дому, не оборачивалась бы с досадой на то, как он стоит у окна, занеся полусогнутый палец над циферблатом…
…Время шло, и часы тикали, и нельзя было понять, который час. Вероятно, уже глубокая ночь, а может быть, уже и другой день – день похорон, – только солнце не встает почему-то. Запах цветов становился
