style="font-size:15px;"> – Танцуй, – попросил кто-то по-русски.
– Я не умею, как вы, – смущенно улыбнулась Маруся.
– Она вообще неважно двигается, – зачем-то вспомнил он и поймал на себе ее обиженный взгляд.
– Пусть танцует! – сказал Федор и снова позвал Ромку. – Надо только начать.
Когда над лугом разнеслись первые звуки вальса, Ромка, не раздумывая, закружил Марусю по вытоптанной траве, и зрители отодвинулись, давая им больше пространства. А Дмитрий Алексеевич смотрел, как колышутся ее юбки, как перекатываются бусы, как Ромкина рука полновластно обнимает узкую спину и как в ответ улыбаются Марусины губы, и почти забыл о зажженной сигарете.
– Она легкая, как пчелка! – Ромка неохотно выпустил женщину из объятий. – Просто ей нужен ведущий.
– Кнут ей хороший нужен, – сделал вывод ревнивый хозяин и достал новую сигарету.
– Пусть еще поет, – послышались голоса, и Маруся, раскрасневшаяся после танца, протянула руку к ближайшему гитаристу.
– Можно?
Тот без слов снял с шеи ремень, и кто-то услужливо придвинул ей складной стул. Маруся кивнула, поставила гитару на колено, тронула струны и, оставшись довольна извлеченным звуком, сразу же запела низким и сильным голосом.
«Среди миров, в мерцании светил, / одной звезды я повторяю имя…»
И эта была та Маруся, которую никто из стоящих рядом людей не знал. Которую муж двадцать лет награждал самыми причудливыми именами, вариациями на тему ее простого имени, а потом вдруг разлюбил. Которая много лет была счастлива, а потом в один день решилась уйти от него. Которая давно не пела под звездами, не танцевала с чужим мужчиной, не пила водку и ни разу в жизни не думала, что сможет изменить своему налаженному уюту и сложившейся судьбе. Уж лучше бы цыганка превратила ее в жабу, или в лошадь, или в росу на траве, которая наутро высохнет и не оставит следа на листе.
Маруся пела, и слезы сами катились из ее глаз, а когда закончилась песня, она начала новую, потом другую, и еще одну. И никто не решался ее прервать, не засмеялся и не ушел спать. Она пела, и ей становилось легче, будто вместе со слезами вытекала боль, отпуская сердце из ледяных тисков. А когда она устала и замолчала, цыгане дружно выдохнули, и кто-то сказал: «Они тоже умеют петь!», и его одобрительно поддержали несколько голосов. Маруся поднялась с шаткого стула и просительно посмотрела на хозяина.
– Пора, – вслух решил он и обернулся к Федору. – Скажи тете Рае, что одежду я пришлю завтра.
– Если Рая отдала этой женщине свое платье – так надо.
– Но украшения дорогие, – возразил Дмитрий Алексеевич.
– Иди, Дима! Мы тут пробудем неделю, может, две. И снова придем через год. Если хочешь – пойдем с нами. Ты нам не чужой, мы всегда тебе рады.
– Ты же знаешь, что я не могу.
– Власть тебе дороже свободы, – усмехнулся Федор и обнял старого друга. – Пора бы понять, что
