не только из-за этого. Но представьте себе, что в один прекрасный для Африки день этот ваш колдун, платонически влюблённый в крошку Анастасию, вздумал произвести над фото несколько пассов… Образования у него, конечно, никакого, но стихийная сила совершенно дикая. И этот… – Яков Вильгельмович[58] сделал отводящий знак, – ну, как его? Его ещё свои же пролетарии на митинге кулаками забили…
– Уринсон, что ли[59]?
– Не знаю никакого Уринсона. Свердлов, вот. Idem Гаухман. Он и распорядился, а Ульянов распоряжение подтвердил – и попробовал бы он не подтвердить…
– Яков Вильгельмович, – сказал я, – это же какой-то бред. Это для салона, для молодых болванов, каковым был ваш покорный слуга в те добрые времена…
– И для выживших из ума стариков, – ехидно подхватил Яков Вильгельмович. – Вы подумайте лучше, почему из-за вас ОГПУ две сотни христианских душ загубило? Целый заговор сочинили, ночей не спали… Ну, теперь-то у них дело широко пойдёт.
– Вы не поверите, – сказал я, – но я всё равно ничего не понимаю.
Яков Вильгельмович, сколько я его помню, был тихим ласковым старичком в таком возрасте, когда о летах уже и не спрашивают. Его можно было встретить решительно на всех поэтических вечерах и сборищах, строжайше засекреченных масонских собраниях, на кораблях хлыстов[60] и скопческих радениях[61], на советах розенкрейцеров[62], в буддистском дацане[63], на собраниях оккультистов самого дрянного пошиба, в келье Распутина и даже на афинских ночах[64] рано созревших гимназистов. Всегда он был тих, вежлив – и, несмотря на высокий рост и прямую спину, как бы незаметен. И вдруг…
– Не понимаете? – взвизгнул Яков Вильгельмович на манер давешнего чекиста. – А кто ману написал про золотого дракона[65]? Кто Слово произнёс?!
– Помилуйте! – снова сказал я. – Это же совершенно хрестоматийный образ…
– Значит, вы действительно ничего не понимаете, – Яков Вильгельмович встал и, подойдя к камину, снял с полки фарфоровую собачку: беленькую, с чёрными пятнами вокруг глаз. – Ты представляешь? – обратился он к ней. – Все твёрдо знают, что Николай Степанович достиг по крайней мере предпоследней степени посвящения, вьются вокруг него, убивают, выкупают, прячут – а он ни сном ни духом. Своего рода талант… Видимо, придётся вас, милейший, по-настоящему убить. Ибо таковая игноранция, как говаривал покойный Пётр Алексеевич, едино смертию бысть наказуема…
Я тоже зачем-то встал.
– Да вы сидите, – махнул он рукой. – Это так, болтовня. Я-то понимаю, что никакой вы не посвящённый – просто, извините старика, дуракам счастье. Выпало вам попадать в унисон Высшему Разуму… Поэт. Любят у нас теперь поэтов. «Из-за свежих волн океана красный бык приподнял рога, и бежали лани тумана под скалистые берега…» Вы хоть знаете, что здесь описано?
– Нет, – ошалело сказал я. – То есть, наверное, знаю…
– Ни черта вы не знаете.
Первое имя Джеймс Дэниел Брюс, затем Яков Вилимович (1669- оф. 1735). Русский государственный деятель, военный, дипломат, инженер и учёный, переводчик научной литературы, один из ближайших и наименее скомпрометированных сподвижников Петра Великого. Граф.
Отражает распространённые представления о том, что все члены большевистских властных органов были евреями, но скрывались за псевдонимами. В данном случае и НСГ, и Яков Вилимович ошибаются: хотя Я. М. Свердлов и был евреем, псевдонимами («товарищ Андрей», «Макс», «Михаил Пермяков», «Смирнов») после революции он не пользовался.
Мана – многозначный термин, в разные времена имевший различные смысловые оттенки; как правило, обозначает сверхъестественную силу, которая обнаруживается в явлениях и предметах материального мира. Словесное воплощение сверхъестественной силы. Золотой дракон – образ из неоконченной НСГ «Поэмы начала» (Книга первая: Дракон. Песни 1–2). Брюс сострадательно умолчал о том, что НСГ включал мощную ману и в другие свои стихи.
