сказала вам, что сын мой не войдёт в Париж с мечом. Равно как и не станет королём в изгнании, отбивающим нападение предавших его вассалов.
– Тогда… – Тибо Шампанский заморгал. – Но что же тогда мы будем делать в эти десять дней, мадам?
Бланка Кастильская улыбнулась, глядя на него почти так, как глядела на собственных сыновей, – с нежностью и снисходительностью, коих заслуживает дитя, даже обременённое властью. И погладила по шее гончую, заворчавшую под её мягкой белой рукой.
– Мы будем писать стихи, дорогой друг. И начнём прямо сейчас. Кликните Жанну, пусть пошлёт кого-нибудь, чтоб принесли бумагу и чернил.
– Вам нравится, мессир Шонсю?
Жерар де Шонсю, прево города Монлери, вздрогнул всем своим тучным телом и утёр толстую шею заметно трясущейся рукой – в десятый, должно быть, раз за последние четверть часа. От мессира де Шонсю разило потом, чесноком и конюшней, и Бланка, всегда отличавшаяся болезненно чутким обонянием, возрадовалась, что усадила его в пяти локтях от себя. Иначе ей было бы весьма трудно изъявлять благодарность, которую она, бедная вдова, не признанная пэрами королева при мальчике-короле, должна была испытывать к тому, кто не отвернулся от неё в сей суровый для дома Капетов час. В те дни, когда Бланке не приходилось выслушивать донесения шпионов и принимать посланников своих врагов, она порой позволяла себе слабость и жаловалась дю Плесси, что Господу угодно было покарать её, избрав местом изгнания этот маленький грязный замок с его немытыми, неотёсанными и дурно пахнущими сеньорами. Однако сейчас она была здесь по их милости, а стало быть – в их власти, потому с любезной, терпеливой полуулыбкой дождалась, пока мессир де Шонсю отрёт пот с шеи и промямлит, как всегда, заливаясь краской от пристального взгляда королевы-матери:
– Не могу знать, ваше величество, в рифмоплётстве я не силён.
Тибо фыркнул, впрочем беззлобно – он любил старого Шонсю за простоту нрава, а к тому же знал, что тот и впрямь мало что понимает в изящной словесности. Бланка видела, с каким нетерпением Тибо поглядывает на неё, ожидая, что она скажет. Она с улыбкой взглянула на мадам де Шонсю, комкавшую платочек в кресле позади мужа.
– А вы, мадам? Быть может, вы интересуетесь стихосложением более вашего супруга? – добродушно сказала Бланка, ласковым тоном давая понять, что вовсе не сочтёт положительный ответ вульгарностью и неприличием – как, бесспорно, сочла бы, будь они при её дворе в Париже. Впрочем, при дворе Бланки Кастильской в Париже никогда не оказалась бы бедная мадам де Шонсю, коренастая розовощёкая крепышка под стать своему мужу, более походившая на сестру его, чем на супругу. И робела она точно так же – неудержимо и по-крестьянски открыто, чем, пожалуй, была Бланке даже мила. Они были хорошие люди, эти Шонсю, и она непременно пожалует им баронство, когда всё останется позади.
– П-по-моему, это было в-весьма м-мило, в-ваше величество, – пролепетала будущая баронесса де Шонсю и залилась румянцем по самые уши, некрасиво оттопыренные под льняной линией покрывала.
– Благодарю
