теперь я тебе хочу спасти.
– Все же я бывший курсант – присягу давал, – на ходу придумывал Василий какие-то аргументы. – Вас примут, ты сам говоришь. А меня? Я бывший комсомолец…
– Во всем ты бывший – и курсант, и комсомолец. Ты вообще молчи, кем раньше был, вор, и все. И ни о чем больше не толкуй, а мы подтвердим – свой, наш человек.
Приподняв плащ-палатку, заменяющую дверь в блиндаже, боец Вукатов сказал:
– Ну, наговорились? Ужин принесли. Надо котелки нам из мешков взять.
Они вошли, стали развязывать сидора. Да и остальные загремели ложками и котелками. Кормили гречневой кашей с мясной подливой. Вкусная армейская каша, не то что лагерная баланда. С наслаждением уплетал ее Василий и вспоминал прежнюю службу, почти два года в училище. Каким далеким теперь все это казалось. Как приятный сон. «Думал ли я когда-нибудь, что всерьез буду решать проблему, сдаваться мне в плен или нет? Изменять Родине! Да такого и в мыслях не могло появиться. Даже когда на допросах меня избивали, я кричал следователям, что это они враги народа, а не я. Ох, как же старательно били они меня за это! Но и тогда, в минуты околевания, если бы меня спросили – не перейду ли я на сторону врагов, чтобы избавиться от пыток?
Я бы и тогда сказал: „Умру здесь, в вонючем подвале, под сапогами потерявших человеческий облик следователей, но к врагам не пойду!” И вот теперь, через несколько часов я должен умереть. Именно умереть, а не сделать выбор. К фашистам я не пойду, а блатные меня прирежут, втихую, по-лагерному, здесь же, в блиндаже, зажмут рот, чтобы не кричал, или удавку сзади накинут, и хана, пикнуть не успею. Нет, надо уйти в соседнюю роту, вроде знакомых ищу, и отсидеться там, пока эта банда уйдет. А потом можно промолчать или сказать, что вообще ничего не знал об их намерении. Боец Вукатов может настучать о том, что я вместе с теми оставался, когда их из блиндажа выгнали. Но мало ли о чем там говорили, они ушли, а я вот здесь. В чем же моя вина? Не выдал? Так я и не знал».
Но уйти от блатных оказалось не так просто. Колебания Василия очень насторожили Серого. Ромашкин постоянно чувствовал на себе его взгляд. Когда выходил покурить или «побрызгать», за ним обязательно шел кто-нибудь из шайки. Ромашкин судорожно соображал, искал выход и в то же время спиной ощущал, что вот-вот могут подойти сзади и удавкой разрешить сомнения и подозрения пахана на его счет. Им терять нечего. А времени оставалось в обрез.
Стемнело, как Ромашкину показалось, на этот раз быстрее обычного. Он стоял и курил в траншее и даже пожелал, хоть бы пуля шальная прилетела в лоб и избавила от этой невыносимой пытки. Мысли прервал тихий шепот Серого:
– Пора.
Ромашкин оглянулся. Вся шайка с винтовками и вещевыми мешками стояла в траншее.
– Вы куда, ребята, – вдруг спросил голос бойца Вукатова из темени блиндажа.
– Нас в разведку посылают, – сдавленным голосом ответил Серый, а сам уже держался за затвор винтовки, готовый загнать патрон в патронник.
– Куда же вы с мешками
