глаза сестры. – Для них же стараемся! Для их же спокойствия!
Аришка вздохнула: «Возможно, он и прав».
– Ну что, вопросы есть?
Вопросы-то у Аришки, конечно, были. Но она боялась, что у брата вряд ли найдутся на них ответы.
Разговор они успели закончить вовремя: в купе входили родители. В их руках исходили паром стаканы в изящных подстаканниках.
Все вместе они снова подсели к столику и принялись пить чай (а что в поезде еще и делать?), выбалтывая позвякивающими о стекло ложечками всякие недостойные мысли о преступном мире. Ну, в самом деле, какой может быть преступный мир, когда за окнами такое радостное солнце, когда что-то свое, веселое, дорожное выстукивают колеса, и так приятно щекочет ноздри свежезаваренный смородиновый чай?
Аришка была согласна так ехать и ехать, забыв о всяком преступном мире…
Но, едва они сделали по первому глотку – в дверь постучали.
Нет, это был не стук проводницы, та не умела стучать вообще.
Стук был робкий и деликатный, но Ромка вдруг ни с того ни с сего принялся кашлять. Кашель, правда, состоял всего из двух эпизодических покашливаний: «кхе- кхе, кхе- кхе», – но и они были достаточно выразительны.
– Войдите! – отвлеченная кашлем сына, чуть запоздало крикнула мама.
Дверь приоткрылась.
В образовавшуюся щель протиснулся как-то боком, словно стесняясь, человек. Человек был скорее пожилой, чем молодой, и скорее толстый, чем тонкий. Хотя назвать его толстым было несколько несправедливо, в нем жила какая-то уютная полнота.
«Толстячок,» – мысленно окрестила его Аришка.
Толстячок, на первый взгляд, казался вполне симпатичным и безопасным, лицо его освещала улыбка вежливой доброжелательности.
– Извините, если помешал, – замер он у двери. – Я ваш сосед через купе.
И еще немного помешкавшись, вдруг сказал, спросил, вернее:
– Вы случайно в карты не играете? – перетасовал он в руках вдруг возникшую колоду. – Может, составите мне компанию?
Его взгляд остановился на папе, как на главном предполагаемом игроке в карты.
– Я? Что вы! Нет! Я пас! – замахал тот руками, будто ему предложили что-то такое, о чем порядочный человек и помыслить не может.
– Жаль, очень жаль, – огорченно вздохнул толстячок, но все еще продолжал смотреть, словно ожидая от него проявление мужской солидарности.
– Но я правда не умею, – папа беспомощно посмотрел на маму. Вслед за ним перевел взгляд и толстячок.
– Милая сударыня, может быть, вы выручите меня?
– Я? – мама растерялась, ей очень польстило обращение «милая сударыня». – Я бы с удовольствием. Но…
– Так в чем дело? – оживился тот. – Доставьте мне это удовольствие! Я был бы вам чрезвычайно признателен. Одному, знаете ли, скучно, а в моем купе больше никого нет.
Вид у толстячка и вправду был невеселый.
