угрожали ему, наконец, выгнали, но зато он, уличный, жалкий фигляр заставил биться сердце знатной аристократки если не любовью, то хоть жалостью!
Этого было для него достаточно, и, как мечтатель-поэт, он весь отдался своим воспоминаниям. Да, он понял, что в сердце Жильберты он оставил глубокий, неизгладимый след.
И эти мечты были его сокровищем, утешением, наградой за все унижения и оскорбления. Словно во сне, не замечая ничего окружающего, наталкиваясь на прохожих, спотыкаясь на камнях мостовой, ослепленный, опьяненный, почти без сознания, двигался он по людным улицам Парижа.
Голос товарища вернул его к действительности.
– Эй, Мануэль, дружище, да что это с тобой, оглох ты, что ли?
– Чего тебе, Бен-Жоэль?
– Чего? Я тебя уж раз десять спрашивал, а ты не удостаиваешь меня ответом!
– Извини меня и повтори еще раз свой вопрос.
– Я хотел тебя спросить как друга, что…
– Ну?
– Нет, это не мое дело.
– Да говори же, прошу тебя!
– Я спрашивал тебя о значении этой сцены.
– Какой?
– Да вот хотя бы относительно этой любовной импровизации в честь молодой девушки.
– Но ведь ты и так все угадал, к чему же этот вопрос?
– Неужели ты действительно любишь ее? – удивленно спросил Бен-Жоэль.
– Да, люблю!
– Но к чему это приведет?
– Ни к чему!
– Чудной ты, право! А как же Зилла?
– Что – Зилла?
– Разве ты не заметил ее мучений?
– Каких мучений? – спросил Мануэль, с удивлением взглядывая на своего собеседника.
– Очень понятных, она привыкла к мысли быть твоей женой, ведь это была воля моего отца, и теперь бедняжка до безумия ревнует тебя к этой крале!
– Ты ошибаешься. Ничего подобного не могло ей прийти в голову, и она никогда не любила меня! – возразил Мануэль с досадой, прибавляя шагу и присоединяясь к Зилле, чтобы прекратить неприятный разговор с Бен-Жоелем.
Между тем Сюльпис Кастильян, согласно приказанию Сирано, все время незаметно следовал за оригинальной тройкой.
– Ну и какого черта надо ему от этих жуликов? – бормотал он с досадой.
Вопреки ожиданию Кастильяна, музыканты не остались на Новом Мосту, а, миновав его, направились к Несльским воротам; пройдя еще несколько шагов, они очутились в том квартале, где ныне находится аристократическое Сен-Жерменское предместье. Здесь все трое скрылись в воротах старого нищенского дома.
Кошелек Роланда, поднятый Бен-Жоелем, был настолько увесист, что он решил на этот по крайней мере день не утруждать больше ни себя, ни своих товарищей. Вообще они уже привыкли к этой жизни изо дня в день, без заботы о будущем.
Сюльпис Кастильян долго стоял у ворот старого дома в ожидании появления музыкантов, наконец,
