так: «Ва-ва, ва-ва, спать-пора, спать-пора, спать-пора». Если эти слова прочитать быстро и громко, то это и будет песня перепела. Летает перепел небольшими стайками, буквально не более десятка, и любит кормиться на полях, где растут зерновые. Мы с отцом чаще всего охотились на просяном поле. К концу августа откармливается перепел до шарообразного состояния, вот тогда-то он и представляет интерес для охотников. Взлетают перепела со своего просяного поля как тяжелые микроистребители. Каждый перепел взлетает абсолютно по прямой и машет крыльями так отчаянно, что их почти не видно. Стреляют его самой мелкой дробью, и иногда от одного выстрела падает сразу пара. За выход отец добывал по два-три десятка. Моей задачей было, после удачного выстрела, собирать их и складывать в рюкзак. Когда мы возвращались с охоты, низ рюкзака становился черным, поскольку пропитывался перепелиным жиром, и к следующей охоте женщины вынуждены были его застирывать. Перепел нагуливал столько жиру к осени совсем не случайно. Ведь в сентябре летел он в Крым, где собирался в большие стаи, порой по несколько тысяч штук в каждой. И уже такими громадными стаями летел перепел дальше на юг, к Египетским пирамидам. Летит он только ночью и в дороге очень мало ест. Запас жира служит перепелу горючим во время перелета. Нагулять жир для этой птички вопрос жизни и смерти. Тощая до Египта не долетает и гибнет в пути.
Охота на перепела была не такая тяжелая, как охота на дикого голубя. Это я рассуждаю с положения своей почти собачьей охотничьей функции. Ходить по просяному полю значительно легче, чем по полю засаженному подсолнухом или по-украински – «соняшником», а дичь подстреленную находить и тем более, легче.
Как только заходим с отцом на поле с подсолнухом, я из-за своего маленького роста тут же перестаю что-либо видеть и ориентироваться в пространстве. Под ногами растрескавшийся от жары серый степной чернозем, перед глазами со всех сторон меня окружают толстенные стебли подсолнечников, а над самой головой маленький кусочек ясного белесого южного неба, остальная часть горизонта во все стороны занята тарелками подсолнуха, плотно набитыми семечками. Все тарелки, как локаторы, смотрят, не отрываясь, на солнце. Голова подсолнечника колючая, царапучая, и удар ее очень неприятен, поэтому плетусь за отцом на приличном расстоянии. Вдруг он останавливается, вскидывает ружье – выстрел. Я стою сзади и вопросительно смотрю отцу в затылок, почти как собака, ждущая команды – «пиль». Отец же, как всегда, внешне спокоен и не суетен. Открывает ружье, вынимает стреляную гильзу, из ствола идет дым, гильзу кладет в патронташ, загоняет в ствол заряженный патрон и только после этого поворачивается ко мне и показывает рукой направление, куда нужно идти. Я срываюсь с места и бегу в указанном направлении. Пробежав метров 20—30 и не найдя подстреленной дичи, шевелю ближний к себе подсолнух, и отец корректирует мое местоположение. Стрелял отец фантастически метко. Рекорд, свидетелем
