style="font-size:15px;"> Лиде нравилось вспоминать об их знакомстве, и она говорила, что каждый год в сентябре она ходит туда, на их остановку. Это не казалось ему смешным, но уже не было и трогательным.
«Разве один человек, – думал Генчик, шагая в толпе, – разве один – совсем один? Где-то его ждут Ерофеев и теща. Где-то его подстерегают охотники, которые жить не могут без стрельбы. И дело не в том, что Ерофеев – свободный охотник, а теща травит дичь для общественной пользы. Все дело в том… В чем?
Хочу жить, смотреть на людей. Не хочу рутины. Хочу смотреть на эту блондинку с хищными ноздрями, хочу ощущать свое сердце, свою кровь, бегущую под кожей, хочу говорить громко то, что думаю, хочу знать, что меня слушают, хочу…»
Пока он шел до площади Маяковского, затем свернул направо, на Садово-Триумфальную, в окружении августовской погоды, легкого ветерка, в нем все тверже вырастала решимость. Он растерянно и счастливо улыбался.
«Я уеду, – думал он. – Уеду, наконец! По земле ногами, каждый бугорок и будку стрелочника, все реки, все траулеры, все якутские морозы, весь гнус, все Маргиланы и Лиепаи – пешеходную дорогу проложа! Все плотницкие и такелажные, бухгалтерские и плотогонные, буровые и хлебопекарные, полевые – для меня. Господи!»
– Я уеду, – решил он.
Гладиатор
Тебе сразу не понравился этот защитник. Сколько ты встречал таких за двенадцать лет. И всегда старался уйти на другой край, к центру поля, даже замениться с полузащитой, только бы не видеть пустых, радостных глаз. Такая пустота появляется от тренерской установки: «Ты его не пустишь, понял? Ты его выключишь. Ты ему не дашь». И он не дает. Он думает, что ему разрешено убить, но не дать. Он бьет по ногам, а потом стоит над тобой, прижав руки к груди, и плачет от сострадания. Но глаза у него при этом го-ордые.
Ты всегда боялся таких вот игр, которые ничего не решают. В такой игре твоя душа, скажем так, вдруг покидает твое тело и начинает следить за всем сверху, как бы в скрещении сотен прожекторов. «Сегодня обойдешься без меня», – бросает свысока твоя душа твоему телу. Тело послушно совершает рывки, прыгает, бьет по воротам, но существует разрозненность в движениях: чуть-чуть не дотягиваешься, немного рвешь траву при ударе, не попадаешь, не успеваешь. И не дай Бог в такой игре встретить шалые глаза.
Он в первый раз в высшей лиге, этот защитник. Если же тебя не выключит, то и в последний. Его даже в весеннем списке команды нет, толь ко в заявочном листе на этот матч. Кого-то он исключительно удачно выключал в первой лиге. Теперь его выпустили на тебя. Для него это единственный шанс в жизни.
А вот он, тот, кто выпустил. Он сидит среди запасных, среди трене ров, ссутулившись, за кромкой поля, за красной беговой дорожкой, под навесом. Глаза его цепко, неотрывно следят за тобой: «Только не про пустить сегодня, здесь! Только выстоять! А там еще четыре очка на своем поле, и мы остаемся! Уж зимой-то – клянусь! – я с них не слезу! Только бы не пропустить!» Ему плевать,
