его и вытянувшегося на полу, с протянутой вперед рукой, и только теперь желтый пол, алые плакаты, закрывающие верх длинных стрельчатых окон, зеленый баскетбольный щит с белой сеткой под кольцом, ряды зрителей в темном и судья в белом, – только теперь все это вновь обрело цвет и движение, и в негромкий шум и аплодисменты, в звук судейского свистка ворвался голос:
– Витек! – орал Проценко. – Ви-тек!!
Встречи с доктором Х.-Р. Капабланкой
Гаврилов, Анатолий Владимирович, в юности мечтал стать поэтом. А так как его юность совпала по времени с бурным, ослепительным движением «были-станем», то Гаврилов, посылая стихи, наивно прождал этого чуда до появления первого внука. Но никто ни разу не назвал его поэтом. В лучшем случае его называли «автор» и «Вы». А обычно «вы» было с маленькой буквы и обращались к нему так: «Уважаемый товарищ…», а слово «Гаврилов» вписывали ручкой.
Гаврилов думал, что никто из родственников и знакомых не догадывается о его переписке. Но он думал так, а не знал. Знал же точно, что и жена, и обе дочери, и подчиненные (он работал начальником участка малой механизации в УНР), и начальство (был к тому же пятнадцать пред пенсионных лет неосвобожденным секретарем партбюро), и соседи по дому (письма в газеты по поводу протечек, траншей и т. п. изготавливал А. В. своими руками и его необыкновенно уважали за это. В соседнем подъезде жил знаменитый драматург и было так, после вселения, что часть дома качнулась в его сторону, но об этом – потом, после), и даже люди в метро и в командировках, и даже за границей, вплоть до самых занятых, с одной стороны, ученых и самых, с другой стороны, не осведомленных африканских пигмеев знали о том, что он пишет. Потому что всякое написание ни о чем и ни из чего, как определял А. В. уже на склоне лет творческий процесс, тут же становилось известно всем людям. А выражалась эта связь следующим образом: как только творческий процесс набирал силу, все люди на земле чувствовали, как внутри них медленно, враскачку начинают придавливать некую юлу и, если хорошо этого слушаться… и так далее. А. В. мог бы многое рассказать по этому поводу, но ни с кем и ни за какие коврижки на этот счет он говорить не стал бы.
Вообще у него была, конечно же, антипоэтическая внешность. «Вот ведь странно, – думал как-то А. В. – происходит. Один хромой, другой хилый, третий вообще на обезьяну похож, а им – вынь да положь! – чтобы бледное лицо с горящими глазами, окаймленное змеящимися кудрями. Черт знает что. Сумасшедший дом.» Сам А. В. был не хром, не хил и походил не на обезьяну, а на верблюда. Причем знал это лет с двенадцати, с конца 20-х годов, когда популярность всякого рода знаний среди малограмотно го населения приняла устрашающие размеры и стоило кому-то любознательному глянуть на Гаврилова в профиль, как он тут же при всех доказывал лишний раз свою любознательную наблюдательность, а А. В. лет до со рока пяти ходил, как будто аршин проглотил, и с первого взгляда было ясно, что он похож на верблюда. Когда же у Гаврилова появился первый внук (а это совпало с окончанием его
