тихо сказала Галя, – не играй сегодня, не надо.
– А-а, ты думаешь, не надо, – сказал Ветошкин, продолжая смотреть на Проценко. Тот ухмылялся в ответ.
Ветошкин стал медленно подниматься. Галя схватила его за руку.
– Ветошкин, прекрати сейчас же, – медленно, отчетливо сказала она.
– Или я уйду.
Ветошкин вдруг обмяк. Он безучастно следил, как команды разминались у сетки. Мячи звенели, ударяясь перед первой линией, и подлетали к по толку. Трибуны были полны, что редко случалось у них в городе. До хоккея волейболу было далеко. Зрители сидели тихо, яркий свет заливал площадку, и размеренно, как в цеху, раздавалось: «Разбег-удар-отскок, разбег-удар-отскок…»
Подача досталась им. Подавал брат. Он несколько раз ударил мячом об пол. Ветошкин встряхнулся… Он был по-прежнему вял, хотелось побыть одному. Он посмотрел на судью. Тот поудобнее устроился на вышке, опершись руками. Во рту торчал плоский свисток. Судья был другом Аркадия Андреевича. Он сам когда-то, после войны, играл в их команде. Все нас только передружились, что образовали клан, секту, собиравшуюся в игровые дни для своих таинств. Но Ветошкину казалось теперь, что они при ходят сюда, как в кино, а живут той, другой, более важной жизнью, и только он один принимает всерьез эту игру. И что теперь все стало ясно, настолько ясно, что он представил себя заваленным мячами и памятником над ним – волейбольная сетка.
У них с Проценко была наигранная комбинация – тот вешал коротенькую передачу, и Ветошкин бил по восходящему мячу. И сейчас мяч от блока попал к Проценко, но Ветошкин не мог решить, станет ли тот играть на него. Поэтому он выпрыгнул поздно. Со стороны, возможно, показалось, что он имитировал удар. Мяч тихо опускался сзади него, и Ветошкин опускался вместе с ним. Он еще в воздухе сделал судорожное движение, чтобы поднять мяч, но не смог. Проценко не ругался, он покачал головой и холодно посмотрел на Ветошкина.
Он продолжал играть на него, а Ветошкин бил в трос, бил в блок, ясно видя, что блок непробиваем, бил в аут, уже думая про себя: «Все! Все!» При счете ноль – восемь он был еще на третьем номере, и по-прежнему игра шла через него.
Он вспомнил о Гале, оглянулся и увидел ее несчастное лицо. Он вдруг подмигнул ей и ухмыльнулся. Это получилось дико, но он повернулся к Проценко и сказал: «Лихо, да?» – и ухмылка оставалась на его лице, как приклеенная.
Аркадий Андреевич взял минуту. Он не смотрел на Ветошкина и ругал Проценко. Тот огрызался. «Правильно, – вяло подумал Ветошкин, – злей будет». Ноги были как ватные.
– Я посижу, – сказал он.
Тренер кивнул, не глядя на него.
Ветошкин вышел в гимнастический зал. Там никого не было. Он повисел на шведской стенке, долго держал угол. Затем сделал несколько кульбитов на матах под перекладиной. Сходил в туалет, в раздевалку. Он сам не мог понять, что ищет. Проходя по коридору, он дергал подряд ручки дверей, и одна из них подалась. За нею была каморка без окон. Там стоял гимнастический конь, грудой, почти до потолка, были навалены
