не употребила общепризнанное «арап». Она оперативно освежила свои знания о предках Пушкина. Она порядочно поднатаскала по этому вопросу и меня, странным образом застрявшего в своем самозванстве. Хотя, откровенно, много ли я выгод имел от этого? Конечно, мои вечера были насыщены разнообразными встречами…
Конечно. Но что побуждает меня выдумывать какой-то несуществующий город Семикачалинск, учительницу Людмилу Вольтовну в рыжей шубе, с которой у моего героя должен состояться роман на почве непонимания, затем они начнут страдать оттого, что муж в анодированной оправе предвидел всё это, но пустил на самотёк; и заводик останется дымить вопреки здравому смыслу и протестам всех без исключения горожан, и жизнь всех людей, которые попадут в рассказ, будет безрадостна и заранее неинтересна (предопределена).
Нет. Я не смугл, это не так. И не курчав. Но я мавр. Вступая в эту жизнь, я вступаю в другую воду. Меня пугают прикосновения медуз, подозрительных предметов на дне, вид мусорной волны. Но я вступаю. И плыву. Я заплываю далеко, за буи, за ленивых бронзовокожих кобелей в белой лодке, ложусь на воду вверх лицом и смотрю в небо. Ничего я там, естественно, не различаю, кроме голубизны. Знаю я, что там должна быть именно голубизна. Я человек внушаемый.
Что на берегу? Ничего хорошего. Людмила Вольтовна ревниво следит сквозь тёмные очки (снова в моде вульгарный мефистофельский тип оправы) за мной. Мы выехали по договорённости в одно время, я – из Ленинграда, она – из Семикачалинска… Впрочем, Семикачалинска не существует, и откуда выехала Людмила Вольтовна… Можно, конечно, путем логических приёмов заключить, что и Людмилы Вольтовны не существует, но кто в таком случае ревниво смотрит сквозь вульгарные очки?
Она. Рыжая шуба осталась в Семикачалинске. Сейчас она в купальном костюме. Она не хуже и не лучше окружающей пляжной массы. Мелкий песок, высыхая, тихо осыпается с её загоревших плеч. Как хорошо на юге! Как будто в Черное море можно выпустить всю неутолённость…
Впрочем, я не могу плавать. Как это я заплыл? И если я не могу плавать, никакая Людмила Вольтовна меня не пасёт, вообще некому меня пасти, я этого не люблю и никому не позволю. Скорее умру от остановки дыхания, чем позволю кому-то себя пасти. И сам я никого не пасу. Видимо, я далеко ушёл от обязательных по эволюции скотоводов. А может быть, их и не было, как и Людмилы Вольтовны. Но у кого в таком случае была рыжая шуба (собачья) и холодные губы с наглым языком?
Да что же это меня в одну сторону заносит? Подумаем лучше об экологии. Надо двигаться. Остановился – закис. Чем энергичней мы будем трясти планету, ноосферу, ионосферу, стратосферу, тем правильней они перетряхнутся.
Это ведь и я, пишущий эти строки, понимаю по своему делу. Пока выдумывал какие-то сюжеты, шарахался, чего-то кому-то доказывал, что всё могу, – всё как-то торчало углами. А стоило соврать в трамвае номер восемь о том, что я потомок мавра, как закружились вихревые события. Живёшь-живёшь, окончательно решаешь для себя, что событий – никаких! –
