Название:
Автор:
Жанр:
Серия:
Издательство:
эта страница из календаря, её единственная гордость, начала с тех пор жить своей жизнью, как беззащитное животное. Она с трудом отклеила фотографию после исчезновения мужа. Вид у неё уже тогда был неважнецкий: один угол так и остался на двери, а узор чугунный и сама Мойка пропитались клеем. Он так сочно намазал фотографию, как будто собирался жить здесь вечно. Тогда эта мысль немного примирила её с участью фотографии. Она говорила в шутку на работе (она работала лаборанткой на кафедре физики) что кто-то заводит собак, но ей это не по карману. Она завела себе фотографию. После ухода мужа (всё-таки она не держала на него зла: хотя бы мысль о девстве перестала её мучить) да, – что же было после ухода мужа? Были какие-то события в газетах: умирали люди на первой полосе. Умирали родители у её сослуживцев. Умирала соседка от белокровия. Если вдуматься, то только смерть и является единственным событием в жизни. Но у неё была её фотография! И сколько бы ни врали другие, паспортные фотографии, сколько бы не лгало зеркало ближе к весне, – пока оставалась фотография в золотой осени на берегу Мойки, – она была бессмертна! Да, так она и убеждала себя в бессонницу, в дряблую сырую зиму. Но она слишком поздно поняла, что лучше бы ей спрятать фотографию за стекло, в рамочку, а не хватать её, не нащупывать среди бессонницы, не мять, не мусолить пальцами! Боже, во что она превратилась к сорока годам! Тряпка тряпкой. Она попробовала упрятать фотографию под стекло – ещё хуже! Какое-то последнее предсмертное убожество вдруг заглянуло в её комнату со стены. И она спрятала фотографию подальше, в старый чемодан с тряпками. Тряпки она также хранила как часть биографии. Иначе биографии могло бы и не быть: чем докажешь самой себе, что ты носила беретик в школу, если самого беретика уже нет? Как докажешь существование мамы без её крепдешинового платья? Рамочка с фотографией легла поверх тряпок и смотрела теперь только в крапчатую изнанку чемодана. Интересно, жив ли ещё тот фотограф, поймавший двадцать четыре года назад её грустную улыбку? Тогда ему было лет сорок, он написал ей на ладони свой телефон. Она струсила позвонить. Всё время она трусила. Трусиха. Но она так хотела жить! Когда она шла по Мойке, в тот день, эта надвигающаяся жизнь материализовалась в фотографа из Лениздата, и ещё какое-то время тащила её за собой, подбрасывая возможности то в виде телефона на ладони, то в форме полной самостоятельности после смерти мамы. Нет. Она была трусихой. Хотя иногда ей казалось, что её роман с фотографией – самое сильное событие городской жизни. Что эта битва с временем, которую она ведет в одиночестве, по силам только русской девушке (с заменой определения «девушка» после замужества). Но вот улеглась в чемодане поверх тряпок фотография – и она перерезала свою жизнь. Ничего не осталось. Ничего.
Однако знакомые продолжали появляться. Редко, всё реже. И с одной женщиной она познакомилась в очереди за макулатурной «Шехерезадой». Разговорились. Ближе к утру женщина пригласила её подняться к ней попить чаю. Они пили чай на кухне в пять часов утра, любительницы Камар-аз-Замана и сладостных
