избил?!
Алька уже не плакала – успокоилась, отвлеклась, думая о брате. А тот все лежал на диване, закрыв рукой лицо, словно наложил на себя обет молчания и собирался вот так вот, молча, лежать всю оставшуюся жизнь.
– Так, – не выдержала Алька. Поднялась с пола, заметила разбросанные вокруг лекарства и раздражено отшвырнула их ногой подальше. – Знаешь что, хватит! Мне это надоело! Во-первых, тебе ссадины обработать нужно, а во-вторых, рассказывай, что случилось! Ты что, молчать сюда пришел? Ну, я с кем разговариваю?
– Алька, перестань. Не надо изображать мамочку…
– А ты не изображай из себя… идиота! – вскипела Алька. – И не делай вид, что не замечаешь моего присутствия! И не думай, что мне все равно!
– Да я не думаю, – примирительно сказал брат, по-прежнему не убирая руки с лица. – Я не думаю, просто…
– И никаких «просто»! – она сгребла в горсть отложенные в сторону два пузырька с йодом и спиртом, другой рукой схватила бинт и решительно двинулась в направлении дивана.
Ссадина над бровью у Палыча все еще сочилась светло-розовым соком. Алька сперва протерла ее куском бинта, смоченным в медицинском спирте, а потом приложила к Пашкиному лбу другой кусок бинта, щедро смоченный йодом. Брат, надо было отдать должное его мужеству, даже не поморщился от ее прикосновений.
– Вот так. А теперь полежи, я поищу лейкопластырь. Приклею тебе на лоб повязку, будешь, как новенький! И лед к синяку надо приложить. А то совсем заплывет глаз-то!
– Они мне еще зубы выбили. Два, – доверительно сообщил брат.
– Да кто они-то?! – не выдержала Алька. – Кто тебе зубы выбил? Если будешь молчать, предупреждаю, выбью тебе еще два! Сама, лично!
– И рука не дрогнет? – с любопытством глядя на Альку из-под бинта, поинтересовался Палыч.
– Не дрогнет, можешь не сомневаться!
Окинув ее придирчивым взглядом, он слабо улыбнулся.
– Силенок маловато у тебя будет, чтоб с моими зубами совладать. Тем более – с двумя.
– Все шутишь! – Алька махнула рукой.
Сбегала на кухню, принесла кусок замороженный мяса, завернутый в полиэтиленовый пакет, отдала Пашке и велела прикладывать к синяку. Зафиксировала бинт, покрывающий ссадину, лейкопластырем, и, вздохнув, уселась рядом с ним на диване.
Злость на брата, внезапно появившаяся, точно так же внезапно куда-то исчезла. Осталась только жалость, которая снова захлестнула ее волной. Осторожно, стараясь не причинить боли, она положила голову ему на грудь и закрыла глаза. Пашка, подумав несколько секунд, погладил ее по волосам и сказал отческим тоном:
– Не реви.
Хотя она уже и не думала реветь. Он пришел, он был здесь, живой – пусть немножко побитый, главное живой! – радоваться надо, а не плакать!
– Тебе чаю согреть? Будешь? – спросила она, поднимая голову.
– Согрей, –
