все же график отпусков и там существует! Сотрудников – двадцать человек, а летних месяцев – восхитительно жарких, многоцветных, радостных, до краев наполненных солнцем – только три! И, конечно, Альке, у которой в прошлом году был отпуск в июле, а в позапрошлом – в августе, в этом году пришлось потесниться. Сентябрь тоже оказался занятым, поэтому Алька махнула рукой и предоставила отделу кадров решать судьбу ее отпуска самостоятельно: в марте так в марте!
А теперь вот, уже на второй день отпуска, пожалела: уж лучше надо было выбрать какой-нибудь снежный зимний месяц, декабрь или январь. Можно было бы уговорить Пал Палыча съездить на лыжную базу в Лосиноостровский заповедник, или на коньках вдоволь покататься в Сокольниках. Или в «Меге»… В крайнем случае, просто выйти во двор и слепить снеговика!
Алька улыбнулась своим мыслям: услышал бы сейчас Пал Палыч про снеговика, поднял бы ее на смех! Напомнил бы, что ей двадцать два года, и в этом возрасте нормальные тетки снеговиков лепят уже не для себя, а для своих детишек! А Алька бы обиделась на него и сказала бы, что никакая она не тетка, что двадцать два года – это еще не старость, и вообще – разве она виновата в том, что до сих пор никак не может проститься с детством?
Пал Палыч, Алькин младший, восемнадцатилетний брат, в последнее время ее тревожил. И даже непонятно было, в чем причина этой тревоги, ведь внешне-то все было нормально: Палыч исправно посещал занятия в университете, недавнюю зимнюю сессию, первую в своей жизни, сдал прилично, среди четверок даже одна пятерка затесалась. В свободное от учебы время, как всегда, братец торчал «Империи фитнеса», истово наращивая мышечную массу, по выходным забегал в гости, по будням – звонил. Внешне все было нормально, да… Но все-таки, что-то изменилось! Задумчивый он стал какой-то, нервный, забывчивый. Вот, к примеру, в прошлые выходные: они сидели у Альки в кухне, пили чай горячий с медом и мелиссой, и Алька Палычу рассказывала про русскую икону семнадцатого века, которая долгое время считалась потерянной, а совсем недавно была обнаружена в частной коллекции какого-то английского лорда. Палыч вроде бы ее слушал, а потом вдруг – ни с того, ни с сего! – поднялся из-за стола и начал прощаться.
– Ты подожди, Паш, – растерялась Алька, – я же тебе еще не закончила про икону…
Пашка посмотрел на нее как-то странно и спросил:
– Про какую икону?..
Это было примерно месяц назад, и с тех пор Алька не раз с тревогой замечала за братом такие вот странности. Однажды он даже закричал на нее, по какому-то совершенно пустяковому поводу спор у них возник, и Алька обалдела от неожиданности. Сколько лет она помнила Палыча, он никогда в жизни на старшую сестру голоса не повышал! Подтрунивал над ней иногда, разыгрывал, занудой обзывал, но все это было как-то… по-доброму. А в тот день настоящая злость у Паши в голосе звенела. И Альке не по себе стало. Палыч, правда, сразу же извинился и даже поцеловал ее в макушку, но в памяти все равно осталось его злое лицо, его незнакомый, срывающийся на фальцет, голос, и глаза –
