и дохнут!» – так и говорит. Вообще Найда хорошая, я бы без неё точно пропала. Может, конечно, я и так пропаду. Еды мало, на порошке мы все скоро пропадём. Мне очень страшно – кажется, что наши люди вот-вот начнут друг друга есть. Косятся так нехорошо друг на друга. Вот-вот кидаться начнут. Я боюсь, что меня захотят съесть живьём. Я однажды слышала, как живьём едят человека – одну старуху утащили бродяги, и никто не решился пойти её отбивать – она была такая старая, что пока бы её отбили, она бы всё равно от страха померла. Она, конечно, хорошая была – стаскивала ветошь к себе, а потом давала всем, кто сам не решался пойти поискать, хотя иногда и гоняла меня, когда я маленькая пыталась закопаться в гору тряпок и немного там поспать. Или это мне приснилось?
Девочка как-то странно, почти незаметно меняется. И пьёт моё молоко. Я и сама его пью – оно вкусное, хотя мясо, которое из меня вывалилось в родах, вкуснее. Правда, молока всё меньше и я не знаю, чем буду её кормить – Найда говорит, что нашим пищевым порошком детей кормить нельзя, что в общине уже от этого умирали младенцы. Пару раз к ребёнку подбирались пауки – жирные такие, пузо у каждого с мой кулак или даже больше. Я сначала испугалась, а потом обрадовалась, забила всех троих, и мы сварили суп с корешками и корой нанодуба. Сашенька потом почему-то плакал. У него бывает. А я всё никак не могу подобрать имя. Пусть будет просто «Девочка». Если выживет – потом сама себе придумает что-нибудь.
«Детей, между прочим, выгуливать надо», – сказала как-то раз Найда. Уже настало лето, мы не мёрзли и даже уходили довольно далеко, но так, чтобы если пойдёт зверьё или чужие люди, успеть добежать. В нашей общине многие умерли в эту зиму и никто не прибился. Человек тридцать, наверное, осталось нас, поэтому чужие наглели, подбирались всё ближе. Я поэтому удивилась – ведь бегать с ребёнком мне будет труднее, и нас смогут догнать. Я была почти уверена – стоит мне с ребёнком на руках выйти чуть дальше пяти шагов к лесу, как из-за камней кто-то выскочит и тогда конец нам обеим. Найда смотрит хорошо мне знакомым требовательным взглядом, таким, что кажется – даже глаза у неё рыжие – прямо светятся. Я очень боюсь мутантов. Она, конечно, нормальная, но всё равно не по себе. Когда она так смотрит, я ничего не могу с собой поделать и слушаюсь её, хотя и понимаю, что глупость делаю и делать так в общем-то не надо.
«Детей, между прочим, выгуливать надо». Девочка притихла и совсем не плачет. Она вообще в последнее время, а ей уже два месяца, практически не плачет. Да и шевелится мало. Да почти все в общине стараются не шевелиться и уже почти не плачут. Вода есть и сейчас она даже лучше, чем всегда. Может, родник решил нас напоследок порадовать? Но что есть – не знает даже Егор. Мы поели всё в округе, что вообще можно есть, но забираться далеко не решаются даже мужчины. Говорят, когда-то еду растили, но наша земля ничего не даёт, не растёт на ней ничего, мёртвая она совсем. Лучше умереть от голода, чем самому быть съеденным живьём.
Иногда кто-то начинает, конечно, вопить и звать всех на
