всякое наказание покорно и безропотно. Но вы этого не сделали… Вы предпочли, поддавшись безмерной злобе, в темноте, подло, из-за угла убить. Вы избрали самое худшее мщение, вы избрали – преступление. Вы были правы, назвав меня сейчас погибшей… я действительно погибшая. У меня ничего не осталось в будущем, все надежды погибли, мне нечего больше желать, нечего ожидать, кроме смерти! А я могла бы быть так счастлива, так счастлива! Он любил меня… Он сделался бы вашим сыном!..
– Этот негодяй, обманувший тебя! – воскликнул Толстых.
– Это ложь… – спокойно сказала Марья Петровна.
– Зачем же он скрывался не только от меня, но вообще от людей?
– Ему надо было устроить свои дела, добыть себе положение, чтобы равным мне по состоянию явиться просить к вам моей руки, чтобы его не заподозрили, что он ловит богатую невесту…
– Ложь, ложь…
– Нет, правда… Он только что говорил мне это… Завтра он должен был уехать в Петербург… Несчастный не мог предчувствовать, что вы его подкарауливаете на дороге, чтобы убить.
Марья Петровна зарыдала.
– Не смей плакать… Твои слезы оскорбляют меня! – крикнул Толстых.
– Вы мне запрещаете плакать? – с сверкающими глазами начала снова она. – Но вырвите прежде мое сердце… Вы никогда больше не осушите моих слез… Я теперь буду жить лишь для того, чтобы оплакивать отца моего ребенка.
Это неожиданное признание было новым ударом грома для Петра Иннокентьевича.
Он дико вскрикнул и в бешеной злобе с поднятыми кулаками бросился на свою дочь.
Гладких кинулся между ними и снова успел вовремя остановить своего друга.
Марья Петровна не сделала ни малейшего движения, чтобы избегнуть удара. Это спокойствие имело вид вызова.
– Иннокентий! – простонал Толстых. – У меня больше нет дочери.
– Несчастная, – продолжал он, обратившись к Марье Петровне. – Ты отказалась сама от моего сожаления. Вон из моего дома. Вон, говорю тебе, и возьми себе на дорогу мое проклятие – я проклинаю тебя…
Он с угрожающим жестом показал ей на дверь.
– Но это невозможно! – воскликнул Гладких. – Ты не смеешь выгонять свою родную дочь… Я не позволю тебе этого…
– Молчи! – задыхаясь от злобы, продолжал Толстых. – Я не хочу ее больше видеть… Я ее проклял… Пусть идет, куда хочет, и где хочет, скрывает свой позор…
Он в изнеможении упал в кресло.
Марья Петровна твердыми шагами пошла к двери. Иннокентий Антипович попытался было остановить ее.
– Нет, нет! – решительно сказала она. – Я ни одной минуты больше не останусь в этом доме.
– Но куда же пойдете вы?
– Я не знаю.
– Нет, вы не должны уходить… Петр, ради Бога, удержи ее… Петр Иннокентьевич не отвечал ни слова.
– Добрый Иннокентий Антипович, – сказала
