style="font-size:15px;"> Нет, это бессмысленно. Отвязаться от Энки всё равно, что избавить Родину от тоталитаризма. Энки гораздо милее тоталитаризма, это следует признать ради справедливости, но степень безнадёжности обозначена верно. Нин без вздоха встала и даже вернулась на несколько шагов.
Можно воспользоваться неизбежностью и попробовать перевоспитать Энки. Она, как видите, исповедовала постулат – всё лечится. Жалко, что Нин не осталась дома и не попробовала баллотироваться в парламент.
– Прекрасно. Как нужно, так и чувствую.
– Но ты готова?
– Ну, разумеется. Что за вопрос? К чему это сейчас – вопросы?
– Как? Ну, как…
– Забота вот эта. Это просто – дело. Конечно, я готова. Конечно, я испытываю то, что и ты.
– Ну, не совсем.
– Эксперимент это ведь не слова, не чувства, это – действие.
– Но твои девочки в Детской, что они думают?
– Утечка тебя интересует?
– К приезду родителей желательно без утечек.
– Согласна. Но это в идеале. Утечка будет.
– Мой дорогой брат Энлиль…
– Самое большее, что нам грозит – нахмуренные брови.
– Истерика, вот как я это называю. Когда мужчина хмурит брови – это истерика.
Изнутри шло тепло, влажное и свежее, оно подпирало сердце. Эта полнота жизни, как не иронизируй, заполняла нутро и уходила дыханием, светом глаз наружу. Где от домишки на сваях Энки-инкубатора пошел, как плесень, простите за непоэтизм, – сад вроде. Он захватывал землю деликатно стелющимися растениями и высокими играющими с почти космическими ветерками тополями и стлался и шагал и блуждал, делая овал любви, и туда попадали и дом сестры, и Новый Дом с Гостиной. На верхний балкон заглядывали верхушки тех самых гвардейцев, которые некогда следили за Сборкой Автомата во дворике нибирийской школы, но здесь и теперь они выглядели совсем иначе, а то и в самом деле переменились. И новое растение виноград обещало что-то.
И колодец… их вообще вырыли на заранее кем-то отмеченных местах. В смысле, так казалось.
Шёл сад, обещанный когда-то почти бездумно, хотя и по тайному от самого себя спрятанному расчёту, и добирался почти до самых шахт.
И тут, конечно, оп-па… Распри на шахтах дали тоже всход и вялыми струйками стекали к гальюну, как называл дедушка профсоюз, а Энки спрашивал, что это такое, – и не образовав достаточно напора, проблем не вызывали, хотя и радости тоже.
Да и кто бы стал бунтовать на Эриду в тот час, когда сам июнь превышал свои, куда более основательные права?
Иногда шли дожди, двигаясь небрежно. Лужа у дома была такая, что можно было тренировать игрушечный флот, как предполагал когда-то какой-то бунтовщик.
Под сваями весело разговаривала речка. И лес, с мрачной надеждой захватить и оплести, был тут как тут, у самых ворот. Плотина не сдерживала натиска июньской души Эриду.
