с закуской, три початые бутылки водки. Он оглянулся – за спиной сервант. Когда он поворачивал голову, то увидел её. Она виновато улыбалась и застёгивала на большой и белой груди верхнюю пуговку халата.
– Извини. Я только переоделась. Ну, наливай, что ли?
Он налил в обе рюмки. Он взяла одну, она другую.
– Ну. – Она подняла свою рюмку. – Ещё раз за знакомство?
Звякнуло стекло. Выпили. По телу разлилось тепло. И вдруг ему стало хорошо и радостно. Он перестал удивляться. Он ел и наливал ещё. Она что—то тихо рассказывала, но он почти ничего не слышал. Он смотрел на её колышущуюся грудь, на рыхлый в складочку живот, белеющий между пуговицами халата. На краешек голубых трусиков. Она виновато улыбалась. Опускала глаза и запахивала халатик на белых бёдрах. Её щёки становились всё румянее, а глаза блестели призывным огоньком. Верхняя пуговка халатика иногда расстёгивалась, и он видел тёмный сосок.
Потом она протянула руку к его голове и погладила его по волосам. Он прижался щекой к ладони и поцеловал её. Она жарко дышала и её большая грудь вздымалась, как океанские волны. Он почувствовал запах возбуждённой женщины и потянулся к ней через стол.
Она встала.
– Погоди немного.
Она скрылась в зашторенном дверном проходе, который вёл в другую комнату и через минуту оттуда донёсся её приглушённый голос.
– Иди ко мне, милый.
Он раздвинул шторы и замер. Она лежала на розовом покрывале, отделанном белыми рюшами. Её халатик и трусики висели на спинке стула. Она заложила руки под голову, а колени широко раскинула в стороны. Он, шагнул к ней, содрогаясь от возбуждения.
– Сними одежду, милый. – Прошептала она, и пока он раздевался, она обшаривала его взглядом широко открытых и горящих от возбуждения глаз. Он встал перед ней совершенно голый, а она протянула к нему руки и ещё шире раскинулась перед ним. Он взобрался на кровать и навис над ней. Она обхватила его руками за спину и с силой притянула к себе. Кровь прилила к голове. Дыхание перехватило от подкатившего к горлу стона. Глаза заволокла кровавая пелена, и он почувствовал, как затягивающаяся на его шее верёвка, рвёт ему кожу своими жёсткими волокнами.
Оборотень
1
1812 год. Зима.
Всюду снег, белый и холодный, будто лицо мертвеца. Куда хватает взгляда, везде он. И ничего с этим не сделать.
Среди белой бескрайней пустыни, тонкой полоской чернеет дорога. Она черна от изорванных в лохмотья мундиров его солдат и от трупов. Ледяными изваяниями застыли они, воткнутые в снег среди брошенных подвод, знамён, стволов и лафетов орудий – нагие и страшные – страшные своим спокойствием. Одежда с их заледенелых тел сорвана живыми. У многих срублены руки. Они смотрят зияющими дырами выклеванных воронами глаз. А те, ещё идущие и проходящие мимо,
