даже быстрее, чем я ожидала: я едва успела добраться до смятых простыней и тотчас же рухнула в объятья Олева.
– Ты ведь больше не оставишь меня? Ты не оставишь меня, Алла?.. – не открывая глаз пробормотал он, крепко сжав мои плечи.
Ответить я так и не успела.
…Даже развалины монастыря кармелиток на пол-дороге из Таллинна в Пириту мне не приснились.
А они снились мне всегда, если я ночевала не дома, и – тем более – в сомнительном обществе сомнительного любовника. И каждый раз я грешила на Боженьку: это были его происки, он все еще не терял надежды наставить меня на путь истинный.
И вот, пожалуйста, сбой в программе.
Я вынырнула из сна, как выныривают из затянутого ряской омута – с дикой ломотой в висках и мелкой дрожью в конечностях. Машинально нащупав рядом с собой прохладное мужское тело, я так же машинально восстановила подробности предыдущей ночи, спустила ноги на пол и поплелась в ванную. Контактные линзы немилосердно жгли зрачки, и первым делом я избавилась от них. Теперь можно взглянуть на себя трезвыми глазами. Опершись ладонями о зеркало, я несколько минут изучала свою физиономию, и даже нашла ее несколько поумневшей. Определенно, контакты с творческим человеком облагораживают.
Придя к такому нехитрому выводу, я устроилась на биде: мало ли, что стукнет в голову моему полоумному виолончелисту, а я должна быть во всеоружии. Тем более, что обед со знаменитостью еще никто не отменял.
А потом…
Потом я подняла голову и увидела это.
«Это» было таким нереальным, таким невозможным, что я даже ущипнула себя за ляжку: но «это» не ушло, напротив, оно надвинулось на меня, так и норовя сожрать целиком.
«Это» было моей собственной ладонью. Вернее, ее отпечатком на безмятежной поверхности зеркала. Красным отпечатком. Каждая фаланга просматривалась с ужасающей четкостью, каждый палец был пугающе совершенен, каждая линия на ладони была на своем месте, включая линию судьбы.
Незавидная у тебя судьба, Варвара Сулейменова.
Стоп. Кто сказал такую чушь?
Или это я сама?
Медленно, как в плохой киношке с субтитрами, я перевернула правую ладонь и уставилась на нее. Никакой ошибки.
Ладонь тоже была красной.
И этот запах… Запах, идущий от перерезанного горла петуха, от содранной коленки, от мертвой чайки, от разбитой головы брата Димаса, умудрившегося попасть под мопед. Запах, идущий от самых страшных воспоминаний моего детства.
Кровь.
Не клюквенный сироп, ни шашлычный кетчуп, – самая настоящая кровь. Мне стало дурно от этого тошнотворного сладковатого запаха, и я едва не рухнула с биде. Что делает эта кровь у меня на ладони? И как она там появилась? Никакой боли я не чувствовала – следовательно, это не моя кровь. Тогда чья? Может быть, Олев мне объяснит?
Настойчивый
