кричит Лида. – Верочку!..
Но он и сам знает, что надо делать, – он всегда это знает. Лида видит, как Федор подныривает под лодку, подплывает к Вере, хватает ее за шиворот, вытягивает на поверхность и, обхватив одной рукой, плывет с ней к берегу.
– Довертелась! – сердито произносит он, вытолкнув Веру на траву.
И тут же бросается в пруд снова и плывет к Лиде. Но она ведь совсем не боится – она просто радуется, что день такой ясный, и прозрачна вода, и руки Федора подхватывают ее под водою, легки, невесомы их тела, и вот его глаза совсем рядом, и губы, и все его прекрасное лицо…
Лида вздрогнула от утробного рычания. Лицо Федора вспыхнуло в ее памяти и погасло, а на его месте – не в памяти уже, а наяву – она увидела холодные волчьи глаза.
Волк стоял в трех шагах от нее и смотрел в упор, будто человек. Что означал его холодный взгляд – угрозу, горе? Нет, показалось ей, что-то совсем другое, неведомое…
Еще через мгновение Лида поняла, что и сам этот волк лишь показался ей, почудился. Нет никого на Оборотневой пустоши, только колышется сухая осенняя трава.
Вскочив с порога баньки, Лида бросилась к усадьбе.
Она бежала по пустоши, потом по парковым аллеям и остановилась, только когда услышала:
– Лидия Андреевна!
Паша Кондратьев стоял под окнами усадебного дома. Остановившись у крыльца, Лида молча смотрела на него. Даже чудесная боттичеллиевская красота младшего Кондратьева вызывала у нее теперь дрожь, хотя в нем-то уж точно не было ни малейшего сходства с его отцом.
– Вот. – Паша протянул Лиде бумажный листок. – Это вам.
Лида машинально взяла листок, развернула.
– А Надя… – спросил Паша. – Как она? Можно к ней зайти?
Лида подняла глаза от записки. Несколько мгновений она не понимала, о чем он спрашивает.
– Возьми, – наконец выговорила она, возвращая ему листок. – Отдай обратно.
Но Паша спрятал руки за спину и, помотав головой, попятился и быстро пошел прочь через парк.
– Не могу, – не ему уже, а в мертвенную пустоту сказала Лида. И, помолчав, твердо повторила: – Нет. Не смогу.
«Отчего вода не бьет? Иссяк источник».
Зачерпнув пригоршню воды, неподвижно стоящей в мраморной чаше, Федор плеснул ее себе в лицо. Но даже не вздрогнул: холод у него внутри был сильнее, чем холод воды. Потом замер. Потом обернулся и увидел Лиду. Она стояла в шаге от него, но шага к нему не делала.
– Лида!
Федор хотел обнять ее, но она отстранилась и еле слышно сказала:
– Не надо.
– Да я понимаю, – вздохнул он. – Мне тоже тяжело…
– Тебе – иначе.
Он не знал, что сказать на эти ее слова. Наверное, иначе. Но… и что из того?
Федор зачем-то кивнул на источник и сказал:
– Родник иссяк.
– Все иссякло.
Нет,
