style="font-size:15px;"> – Вот. А ты говоришь. С той девочкой из столовой, наверное, совпало просто.
– Ага, – сказала Женя. – Совпало. – Она оглянулась по сторонам и тихо сказала: – Есть некоторые люди, которые считают, что у них… ковен.
Нервная оглядка Жени меня удивила. Она была крепкой уральской девчонкой, очень спокойной, трезвомыслящей и далеко не пугливой.
– Ковен? Они что, зарегистрировались? – Это был глупый, но закономерный вопрос, поскольку по законам Тихой Империи любой ковен, даже тот, что создавался для успешного проведения апрельского субботника, обязан был сначала получить одобрение имперских властей и подлежал регистрации в органах магического учета.
– Естественно, нет. Эти некоторые люди считают, что у них черный ковен.
– Черный ковен?!
Я округлила глаза.
Такое объединение магически одаренных находилось под запретом, поскольку использование крови христианских младенцев, не санкционированное свыше оживление упокоенных мертвецов и тому подобные аморальные акты колдовства еще со Сноудонской встречи считались в нашей Империи неприемлемыми.
– Ну да, – подтвердила Женя. – Некоторые люди случайно слышали, как Гелька Ливанова с Анькой Гориченковой…
– Это кто? – Подруга постоянно забывала, что в отличие от нее я не знаю весь институт по именам и фамилиям.
Женька досадливо пояснила:
– Они только что мимо нас проходили, с Мартином вместе. Ливанова по левую руку шла, а Гориченкова за ней. Шергина, ты как из тайги только что вышла. Весь институт их знает, одна ты не знаешь.
– И как я раньше жила без этой ценной информации, известной каждому культурному человеку? – съязвила я.
– Теперь ты, слава богу, в курсе, – ничуть не смутилась Женька и продолжила: – Так вот, Гелька с Анькой обсуждали кое-что. Будто бы они этим летом на Волковском кладбище Тургенева поднимали.
Я снова вытаращила глаза.
– На Литераторских мостках? Ивана Сергеевича? Того самого?
– Угу. Ивана Сергеевича, того самого. Мартин им рассказал, как это сделать, они недолго думая и подняли. За «Муму» Тургенева ругали – типа, слишком добрый рассказ получился. Было бы гораздо лучше, если Герасим утопил бы Муму, потом взял топор, порубил в капусту помещицу и всю челядь заодно, а потом пошел и утопился в том же месте, где он упокоил свою собачку. Они сказали Тургеневу, что Чак Паланик лучше бы «Муму» написал. И еще спрашивали, было у него «это самое» с Полиной Виардо или не было.
– Безобразие какое! – возмутилась я. – Нельзя так делать, у мертвых есть право на покой! Тем более такой писатель, такой человек… мало, что ли, он в жизни с этой Виардо настрадался? – Потом я не выдержала и все-таки спросила: – И чего Тургенев сказал? Было или не было у него с Виардо?
Женька хохотнула.
– Чего, чего… А ты как думаешь? Послал их по матушке куда подальше. Говорят, ругался как настоящий гений словесности – используя все богатство великого и могучего русского языка.
