частью большой работы», и обещает изменить терминологию во второй.[1103] Терминологические занятия Н. И. Брунова, связанные, конечно, не только с ГАХН, не проходят бесследно – их многолетним итогом становится оставшийся в рукописи труд «Основные понятия мировой архитектуры» объемом 40 листов.[1104]
Впоследствии применение иноязычной (в первую очередь немецкой) терминологии к национальному искусству рассматривается как кризис искусствоведения тем же Н. И. Бруновым, М. А. Алпатовым и Г. В. Жидковым, которые выступили с инициативой создания специального кабинета по изучению русского искусства при СПИ.[1105] Интересно, что в числе участников работ вновь создаваемого подразделения предполагаются и философы;[1106] среди сотрудников Академии существовало понимание: теоретизирование по вопросам искусства отличает ее от других учреждений искусствоведческого характера. Вероятно, именно этим и объясняется то, почему ГАХН в период ее реорганизации не желала расставаться ни с возможностью теоретизирования, ни с людьми, могущими обеспечить ему должный уровень.[1107]
Однако общение искусствоведов с философами в рамках так называемой «комиссии Габричевского» (уже упоминавшейся нами группы, занятой описанием памятников пространственных искусств) выливается в бурные дебаты по терминологическим вопросам.[1108] Согласовать позиции им не удается вплоть до ликвидации Разряда общего искусствоведения и эстетики и увольнения его сотрудников. В отличие от последних представителям «искусствоведческой части» «комиссии Габричевского» находится место в составе Академии художественных наук и после ее реорганизации.[1109]
VI
Помимо выяснения персонального состава членов и гостей ФО в Хронологии также предпринята попытка выявить учреждения и организации, наиболее активно способствовавшие его пополнению; сведения о членстве в них интересующих нас лиц отражены в ряде примечаний.
Особо отмечены здесь руководимый Г. Г. Шпетом ИНФ АНИИ при ФОН I МГУ[1110] и (в меньшей степени) организованный Г. И. Челпановым при Московском университете еще до революции Психологический институт им. Л. Г. Щукиной,[1111] выходцами из которых были многие сотрудники ФО. В связи с Психологическим институтом в литературе 1920-х гг. (и нашей Хронологии) возникает забытая ныне ВНПА (и ее Организационный комитет под председательством того же Г. И. Челпанова) – поскольку, как отмечал в начале 1920-х В. М. Экземплярский, экспериментальная психология (важная и для ФО, и для ГАХН в целом) «в России культивировалась до последнего времени в тесной связи с педагогикой».[1112]
Внимание в Хронологии уделялось и разработкам, связанным с деятельностью сотрудников ГАХН в иных исследовательских учреждениях. Речь идет в первую очередь об их диссертационных работах, готовившихся, а иногда и защищавшихся в рамках НИИАиИ РАНИОН на темы,
Там же. Оп. 3. Ед. хр. 67. Л. 8об.
Византийский временник. М., 1973. С. 311.
Образование союза (не только творческого, но и дружеского) этих сотрудников СПИ относится, вероятно, к сентябрю 1926 г. – времени проведения Конференции археологов СССР в Керчи. Н. И. Брунов был там секретарем Секции средневековой археологии и 7 сентября выступал с докладом «О некоторых константинопольских и греко-восточных чертах византийских памятников Крыма» (тезисы его доклада см.: Бюллетень № 3 Конференции археологов СССР в Керчи. С. 4). М. В. Алпатов состоял членом секретариата Постоянного президиума пленарных заседаний конференции и 8 сентября представил Секции средневековой археологии доклад «Крым, Малая Азия и Русь в истории средневековой живописи» (тезисы этого доклада см.: Там же. № 4. С. 4–5).
Позднее М. В. Алпатов вспоминал о том времени: «Моим другом… был Герман Васильевич Жидков. Первоначально он показался мне и Николаю Ивановичу [Брунову] бюрократом с портфелем. Молодость часто судит о человеке по внешности. Он был блондином с румянцем во всю щеку, и это было препятствием для того, чтобы оценить его достоинства, и отдаляло его от нас. Мы называли его “слюнявчиком”. Но требовалось, чтобы мы проторчали на скучных заседаниях археологического съезда в Керчи, чтобы сами собой отпали все препятствия к нашему сближению…» (
Все трое в настоящее время причисляются к «московской школе искусствознания», которая «в значительной степени» признается «делом ума, таланта и энергии [А. И.] Некрасова»; Е. А. Некрасова уточняет при этом, что речь идет об учениках Алексея Ивановича «по университету». В 1920–1930-х гг. все трое также считались «прямыми учениками» последнего (см. об этом:
Скорее даже наоборот: например, в одной из публикаций конца 1920-х гг. А. И. Некрасов упоминает «блестящее выступление» в НИИАиИ М. В. Алпатова, 5 марта 1927 г. «исчерпывающе установившего керамический характер статуэтки Авраама» (цит. по: Ученый плагиат (В лагере буржуазных ученых). С. 16).
Кроме того, статьи друзей и их учителя вошли в гахновский сборник «Барокко в России», изданный под редакцией и с предисловием А. И. Некрасова (1926).
В одних документах из фонда ГАХН в РГАЛИ она относится к
1929, февраль, 28, и март, 14, октябрь, не ранее 20, 1930, февраль, 12, май, 22.
1928, январь, февраль, 13, 20, 27, май, 14.
1930, февраль, 19–22, май, 12.
См. примеч. 107–108, 111–112, 115, 117, 127, 137, 140, 154–155, 195, 208, 210, 249.
См. примеч. 116, 124, 128–130, 137, 154, 195, 204, 233.
Цит. по:
