была занята делом, а не размышлениями и рефлексиями! Именно этого хотел Леонтьев, уезжая из Москвы. Он понимал свое медицинское несовершенство и пытался бороться с ним. В письмах матери он просил прислать ему брошюры и книги о лечении разных болезней – вместо подарка к Рождеству. Нередко он проводил вскрытия умерших больных в крепостной часовне – для того, чтобы удостовериться в правильности поставленного диагноза. А спустя некоторое время у Леонтьева появился и товарищ, который помогал ему советом, – в госпиталь приехал еще один ординатор, Василий Владимирович Лотин, гораздо более опытный врач, о котором Константин писал матери: «общество наше оживилось много с приезда одного ординатора, молодого человека лет 25, очень неглупого, знающего врачебное дело и веселого. С ним можно иногда не без удовольствия провести время; да и позаимствоваться от него можно многим; и я стараюсь по мере сил ловить случай узнавать что-нибудь новое»[79].
В декабре пришло время первых ампутаций. Хотя операция эта не слишком сложна в хирургическом плане, она потребовала от Леонтьева мужества: одно дело проводить ампутацию ноги у холодного трупа в университетском анатомическом театре под присмотром доброжелательного профессора Иноземцева, и совсем другое – видеть умоляющие глаза солдата, имя которого ты уже знаешь, и погружать скальпель в живую плоть… Сохранилось прекрасное описание Льва Толстого ампутаций в севастопольском госпитале: «Теперь, ежели нервы ваши крепки, пройдите в дверь налево: в той комнате делают перевязки и операции. Вы увидите там докторов с окровавленными по локти руками и бледными угрюмыми физиономиями, занятых около койки, на которой, с открытыми глазами и говоря, как в бреду, бессмысленные, иногда простые и трогательные слова, лежит раненый под влиянием хлороформа. Доктора заняты отвратительным, но благодетельным делом ампутаций. Вы увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое тело; увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство; увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку; увидите, как на носилках лежит, в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, – увидите ужасные, потрясающие душу зрелища; увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем ее выражении – в крови, в страданиях, в смерти»[80]…
В первую зиму своей службы Леонтьев сделал семь ампутаций. Трое после операции умерли, четверо – вернулись домой увечными, но здоровыми. Статистика ужасающая для современного читателя, но вполне положительная для того времени. Учитывая условия еникальского госпиталя, результат Леонтьева был хорош. Ведь многие привычные для нас вещи были недоступны для медицины того времени, – прежде всего, не было антибиотиков, и заражение крови после
Письмо К. Н. Леонтьева к матери от 15 февраля 1855 г. // Леонтьев К. Н. Собр. соч. Т. 9. С. 166–167.
Толстой Л. Н. Севастополь в декабре месяце. //Толстой Л. Н. Собр. соч. в 20 томах. Т. 2. – М.: 1960. С. 100.
