до самой его смерти). А ему даже и небольшое жалование в 20 рублей выплачивали нерегулярно – приходилось жить в долг. «По две недели сидишь с 3 коп. сер. в кошельке»[93], – жаловался Леонтьев. Феодосия Петровна, которая и сама была очень стеснена в средствах, два-три раза все же посылала ему небольшие суммы, да и богатая московская родственница, Анна Павловна Карабанова, изредка баловала не только письмами, – она время от времени присылала Константину по 25-30 рублей, после чего он с месяц «роскошествовал», покупая вдоволь чаю, табаку и сахару, обычно строго им нормируемые.
К безденежью быстро прибавилась скука. Настоящей войны с подвигами еникальские офицеры не видели, газет не было, новости из осажденного Севастополя до крепости доходили только в виде слухов, общество сослуживцев слишком сильно проигрывало в глазах Леонтьева тем литературным кругам, в которые он был вхож в Москве… Анна Павловна, поняв, что ее молодому родственнику скучно, написала в одном из писем, что Осип Николаевич Шатилов, богатый помещик тульской губернии и знакомый Охотниковых, с которым Леонтьев несколько раз встречался в Москве, приглашает Константина в свой крымский дом рядом с Карасу-Базар, – погостить на святки. Но отпуска Леонтьеву не дали, в Карасу-Базар он не поехал, хотя с Шатиловым в Крыму молодой лекарь еще встретится… «Жизнь мы (т. е. я и мои здешние сослуживцы) ведем такую же, как и прежде вели – несколько растительную, тем более теперь, когда установилась зимняя погода и в пустой степи гуляется неохотно… Еникале же по-прежнему posse de tous les desavantages de la campagne sans en avoir la poesie et le comfort[94]»[95], – писал Леонтьев. И через три недели: «Все так старо, так однообразно и деревянно здесь, что и у меня нет никаких ровно мыслей, кроме ближайших ежедневных забот»[96].
Впрочем, появилась надежда на изменения, – в разговоре с заехавшим в Еникале дивизионным доктором Баушманом Леонтьев упомянул о своем желании работать в большом госпитале для того, чтобы усовершенствоваться в профессиональном плане.
– Это не так трудно устроить, – обнадежил подчиненного Баушман. – В Керченский гошпиталь скоро потребуются ординаторы, я замолвлю за Вас словечко…
Пару месяцев Леонтьев жил надеждой на перевод и планировал, как они с Феодосией Петровной устроятся в южном городе после ее приезда. Постепенно надежда стала слабеть, – стороной он узнал, что в Керченском госпитале нужды в ординаторах больше нет, – несколько человек было переведено туда из Феодосии.
Медицина по-прежнему не привлекала Леонтьева, – он сравнивал ее с нелюбимой женой. Константин понимал, что именно медицина станет его «кормилицей», но душа к выбранному для него Феодосией Петровной занятию не лежала. В иные дни у него на попечении бывало до 200 больных (в Еникале привозили раненых из Севастополя и Балаклавы), он до физического изнеможения пытался сделать для них подчас невозможное, но радость от своей деятельности испытывал только одну: от сознания честно выполненного долга перед страдающими
Там же. С. 167.
имеет все недостатки кампании без поэзии и комфорта (
Письмо К. Н. Леонтьева к матери от 24 января 1855 г. // Леонтьев К. Н. Собр. соч. Т. 9. С. 164.
Письмо К. Н. Леонтьева к матери от 15 февраля 1855 г. // Леонтьев К. Н. Собр. соч. Т. 9. С. 166.
