ей и удалось скрутить, пересилить, спеленать безумную ревность, рухнувшую на нее с небес, подмявшую под себя после сценки, что случайно застала и запечатлела, впитала в себя всем своим естеством в кондитерской, отравилась ею… Эва справилась. И здравомыслие тут же заняло место горячности. Она отбросила мысль уличить Олега во лжи, хватило и произнесенного про себя «Врешь ты, мой распрекрасный, как конь деревянный» (интерпретации присказки допускались). А всего-то причины: убедила себя, что самой ей жить так, как она живет, ни в чем и ни в ком себе не отказывая, будет… честнее. Вроде как получились на равных они теперь. Какой смысл в скандале с выяснением отношений, если он не сулит победы, а только ничью? И это в лучшем случае, то есть если Олег ни о чем не знает, а догадывается всего лишь об одном эпизоде? «Как, впрочем, и я… Да, как и я».
Конечно, не обошлось без поганенького воспоминания о психоаналитике, «скурившемся и спившемся говнюке», назвавшей ее моральным уродцем. Даже не уродом – уродцем. Совершенно непрофессиональное поведение, пусть и не во время сеанса. Судиться она с ним не стала, но провела ключом от квартиры по всей длине его пижонской в ярко-синий цвет выкрашенной «Феррари». «Какой идиот красит «Феррари» в синий? Ничего, сволочь, страховка тебе все оплатит, да и сам ты не беден – по две с лишним сотни в час брать…» Теперь у нее был другой психоаналитик, дороже, но «Феррари» еще не имел, поэтому никаких вольностей себе не позволял.
Всё продолжилось как ни в чем не бывало: она по-прежнему потакала Олегу в его рассуждениях об их неразлучном будущем, а он планировал семью, семейный бизнес, сознательно подчеркивая, что уже подбирает банк, где оформит кредит… Эве казалось, что самой жизни он предпочитает планы на жизнь. Хотя как истолковать эту мысль, постичь все ее глубину, Эва не понимала, словно не сама подумала, а вычитала в заумной книге. «Планы на жизнь или жизнь? Нелепость. По идее все это вместе нерасторжимо, а выходит, идеи – это одно, а жизнь – совершенно другое. А сама ты чего хочешь? Другого… Но и этого тоже».
Эву тревожило, что жизнь с Олли временами начинает нешуточно ее тяготить. Раньше за ее милым другом уже бы захлопнулись двери – в дом, в душу, но с Олегом она, казалось, подрастеряла былой максимализм, от этого клетки раздражения особенно быстро множатся – первостатейный материал для панциря, непробиваемого для чар ее Олли. В эти подлые минуты, часы, даже дни справедливыми начинают казаться предостережения близких подруг, неустанно отваживавших ее от Олега: «Сумасшедшая! Вы же с разных планет, из таких непохожих культур! Развлекаться – это понятно, скажи, кстати, если он тебе окончательно наскучит… Ха-ха! Черт возьми, да ты такая собственница! Ну и пользуйся себе на здоровье. Зачем одним домом-то жить! Что? Семья? Да не смеши!» Иногда удавалось себя убедить: «Я справлюсь. Мне с ним хорошо? Хорошо. Он надежный? Надежный. Друг…» И жалела, что опрометчиво поторопилась перезнакомить Олега с частью своей родни, как и она избравшей Париж, теперь они между собой непринужденно общались. Когда с Эвой, когда и без нее. Сами. Олег всем нравился,
