в ярости чуть ли не закричала Аннелизе. – Майк?!
– Аннелизе…
– Ты был мертв, Сэлинджер. Мертв.
– Анне…
– Когда я открыла дверь и увидела, с каким выражением смотрит на меня отец, я поняла… поняла, что ты мертв. И я подумала о Кларе, подумала, да простит меня Бог, я подумала: так тебе и надо, сам напросился, сам искал такого конца, и я… я себя за это возненавидела.
– Прошу тебя…
Аннелизе меня обняла.
Я чувствовал, как тело ее сотрясается от рыданий.
– Знаю, – прошептала она, – знаю, как важно для тебя жить такой жизнью. Но и Клара имеет право на то, чтобы у нее был отец. Да и я не хочу остаться одна, я этого не заслужила, Сэлинджер. Я не могу без тебя, идиот проклятый.
Она отстранилась, высморкала нос и даже попыталась пошутить:
– Черное мне не идет.
Улыбка вызвала у меня острую боль. Я попытался сесть. Головокружение отбросило меня назад, ласково, как дальнобойная фура.
– Ты станешь самой аппетитной вдовушкой в Зибенхохе, – отшутился я.
Аннелизе взъерошила мне волосы.
– А ты – самым красивым трупом на кладбище. Мне хватит года, Сэлинджер.
– Года?
Несмотря на голос Бестии, я чувствовал, что наступает самый важный момент. Все, что я сейчас скажу или не скажу, может подкосить мой брак.
Мое будущее.
– Я не могу требовать, чтобы ты бросил работу насовсем. Это было бы несправедливо. Но ты должен пообещать, что возьмешь… возьмешь творческий отпуск на год. И решишь, что будешь дальше делать со своей жизнью. Потом, если захочешь вернуться в кино, я буду рядом. Как всегда.
– Как всегда.
– Обещаешь?
Я собирался ответить, но тут дверь распахнулась, и ворвалась Клара со всем напором своих пяти лет, а за ней вошел Вернер, взглядом прося прощения. Я мотнул головой – мол, ничего, все в порядке. Все хорошо.
И взял Клару за руку.
– Сколько букв в слове «обещание»?
Клара сосчитала и выпалила, просияв:
– Восемь!
Я заглянул Аннелизе в глаза.
– Восемь букв.
25 октября, направляясь к Вельшбодену, я без конца твердил себе, что, по сути, не делаю ничего дурного. Не нарушаю договора, заключенного с любимой женщиной и скрепленного словами нашей дочки. Говорил себе, что мной владеет простое любопытство. Больше ничего. Я обещал Аннелизе взять творческий отпуск на год и исполню обещанное. А теперь еду поболтать с тестем: хотелось немного развеяться, выйти из дома. Вот и все.
Никакую идею я не разрабатываю.
Идеи? У кого?
У меня?
С ума вы, что ли, сошли.
Просто перекинуться парой слов у очага. Выкурить сигаретку. Выпить чашечку крепкого кофе. Может быть, задать два-три невинных вопроса по поводу того события, которое Илзе назвала «бойня на Блеттербахе». Разве это работа? И все-таки
