будет жить в страхе.
Акис посмотрел в окно. Окинул взглядом пейзаж, увидел море вдали, подумал о том, как далеко успела уехать Савина и надела ли она свое жемчужно-белое подвенечное платье – нифико. Надевала ли она его когда-нибудь вообще? Он пытался контролировать ревность, бушевавшую в нем: его женщина была с другим и вечером ляжет в постель в объятиях другого.
Он повернулся к своему самому старому другу и заговорил медленно, убежденно:
– Савина всегда будет ждать звонка. Где бы она ни находилась, она будет вздрагивать, когда зазвонит телефон. Ее семья не будет знать покоя. Никто из ее семьи.
– И ты вернешься в церковь и предстанешь перед толпой, будешь терпеть унижение? Подставишь другую щеку? Ты с ума сошел, Акис? Рассудка лишился?
Акис не ответил. Он понимал месть лучше, чем его друг.
Они вернулись к церкви; она опустела, теперь на улицу высыпали все.
Женщины отошли в сторону, а друзья жениха сгрудились вокруг него. Акис с удовольствием предоставил своему кумбаросу право давать объяснения.
Родня и друзья невесты были потрясены не меньше, чем все остальные, а помимо того, их охватил страх. Они поспешили уехать из города, кроме тех, кто жил в Нафплионе. Эти отправились домой и наглухо закрыли ставни и двери.
Все, кто остался вокруг Акиса, уговаривали его немедленно начать действовать.
– Нет, – сказал он им. – Еще рано.
Тем вечером на площади остановились часы. Вероятно, тот, кто их заводил, болен. Замершие стрелки показывают без минуты пять. В тот момент много лет назад Акис все еще надеялся. Он не сомневался, что его невеста вернется.
А сейчас он смотрит на мальчика лет восьми, который бежит к фонтану. Там играют две девочки в розовых платьицах. Сорванец начинает скакать вокруг, однако девчушек, похоже, ничуть не беспокоит это вторжение, они делают вид, что вообще не замечают его.
Мальчик в светло-сером свадебном костюме и лакированных туфлях носится по мраморным плитам площади, однако топота не слышно. Если не считать Акиса, он единственный здесь, у кого нет пары, партнера.
© Carolyn Franks/Shutterstock (рамки фотографий)
Акис за прошедшие годы выпил так много ципуро, что, возможно, не верит своим глазам. Он видит себя самого – невинного и беззаботного. Чувствует комок в горле и говорит себе, что не нужно быть сентиментальным.
Ребенок, одетый как мужчина, смотрит на мужчину, плачущего как ребенок. Мальчик бросается прочь от девочек, взбегает по ступенькам.
В наступающих сумерках застыли стрелки часов, недвижен вечерний воздух. Акис оставляет, как обычно, горстку монет на металлическом столике и идет следом.
Мальчик, добежав до верхней ступени, поворачивает к церкви.
Акис подходит ко входу в храм. Шалуна и след простыл, но Акис видит, что церковная дверь распахнута.
Двадцать пять лет не был Акис в церкви. Он минует пулю в стене и входит внутрь. Дверь за ним захлопывается. В церкви очень торжественно;
