года назад она бросила университет. «Какой смысл? – сказала Ева. – Большинство ребят моего поколения болтаются без работы, так какой прок от образования? Отправиться в мир со знаниями, которые никому не нужны? Бесполезно все это».
Я чувствовал, что Ева глубоко разочарована. Судя по манере разговора, она была большой умницей, страстной натурой. И к тому же талантливой: плотный рисунок граффити на стенах внутри и снаружи оказался ее работой. Это были сложные, мастерски выполненные изображения, и я не преминул это заметить.
– Перед вами не какой-то случайный набор, – заявила она с ноткой вызова в голосе. – Рисунки рассказывают историю.
Я присмотрелся внимательнее. Рядом с кривыми линиями странных, едва ли человеческих фигур и форм текли черные, похожие на паутинку буквы. Ева говорила правду: слова и рисунки вместе рассказывали историю. Закончив ее читать, я понял: не только меня резануло свойственное аркадскому ландшафту противоречие между обещаниями идеальной жизни и суровой реальностью.
Для Евы Аркадия – место, которое могло бы быть раем, – стало кошмарным символом самой Греции.
Et in Arcadia ego
Атанасия, чье имя означает «бессмертие», выросла среди пыли и шума Афин. Она любила свой город, и ее не мучило любопытство увидеть, что находится за его пределами. Однако тем воскресным утром она отправлялась в деревню Аркадию, что за Космасом, еще выше в горах. Там родился ее отец и появилась на свет она сама – двадцать восемь лет назад.
Григорис Малавас умер, когда ей было два года, и она его не помнила. Это имя редко упоминалось, пока она росла. Никаких фотографий, никаких свидетельств о его существовании не сохранилось. Была только она. Она одна после него и осталась. Год назад умерла мать, и когда Атанасия убирала ее квартиру, она обратила внимание, что в шкафу нет ни одной траурной вещи, а среди бумаг – ни одного документа: ни свидетельства о браке, ни свадебной фотографии, ни письма, в котором два их имени стояли бы рядом.
У Атанасии не сохранилось воспоминаний о деревне. Ее мать уехала оттуда после сороковин по отцу, и вопроса о возвращении никогда не возникало. Даже для того, чтобы отметить первую, или третью, или какую-нибудь иную годовщину смерти Григориса Малаваса. «Его брат сделал все, что нужно», – без излишних комментариев сказала мать Атанасии много лет спустя. Так она узнала, что у нее есть дядя. Хотя жив он или нет, не было известно.
А теперь, когда ей исполнилось двадцать восемь, этой независимой женщиной овладело любопытство. Ее мучили вопросы, на которые она не получила ответов (точнее, вопросы, которые она так и не задала), и она решила наведаться в Аркадию – узнать, правда ли все то, что пишут и говорят об этом месте. Убедиться, действительно ли оно самое красивое на земле. Она ехала по петляющей дороге, забираясь все выше в горы, и вот
И я был в Аркадии
