него была ухоженная, покрашенная, окна с наличниками резными. Крыша, правда, немного прогнулась от старости, но не протекала в дожди. И во дворе был порядок. Как его старуха, Клавдия, завела там клумбочки, огороженные кирпичиками, побелёнными извёсткой, так они до сих пор стоят, цветочки на клумбочках цветут, кирпичики те же. Дед за цветочками и клумбочками ухаживает, и разговаривает с ними, как будто, со своей Клавдией говорит, иногда даже спорить начинает. Опять же банька в огороде, тоже крепкая ещё. Он подошёл к калитке, опёрся о забор и стоял, рассматривая, что там у него в доме делается. Тут открылась дверь, выскочил на крыльцо парнишка лет восьми, а за ним вышел совсем седой мужчина. Дед стоит, смотрит и не может понять, лицо мужчины вроде знакомое, но узнать не может, кто это. Тут мужчина подошёл к нему и говорит:
– Отец, здравствуй!!! Ты меня не узнаешь? Это же я – Ванька!
– Ванька… – произнёс дед осевшим голосом, он стоял, смотрел на мужчину, прищурившись, а сердце выскакивало из груди, – похож… вроде… голосом…, совсем седой…, вроде Ванька. Ну, иде ты был, стервец? – голос у деда дрогнул, – скоко годов отец табе не нужон был, а чичас чё приехал? – совладал с голосом и заругался на него дед, а сам смотрит и не может глаз отвести от своего сына, совсем седого и незнакомого, только голос не изменился.
– Отец! Прости! Я был в командировке, в ближнем зарубежье…, попал в переделку, долго не мог выбраться оттуда. Только приехал и сразу к тебе. Мой напарник по бизнесу, должен был тебе деньги переводить каждый месяц, я, уезжая, просил его об этом.
– Чё мине твои деньги!!! – закричал дед в сердцах, – вона оне, усе лежать! Куды мине их тратить? Я тобя потерял!!! У розыск подавал! Сколь тобя искали – не найшли! А мине, как прикажешь, апосля всего ентово жить? Шшшенок! Деньгу он мине присылал! Вишь! Привыкли усё на деньгу мерять!!! А, чё я один кругом осталси, бабка померла, сына потерял, как я должон жить? И зачем мине така жисть?
– Прости, отец! – сказал сын Ванька, опустив свою седую голову.
Дед открыл калитку, вошел во двор на ослабших ногах и протянул к сыну руки:
– Дай, сын, обыму хучь тобя! Столь годов не виделись, поседел совсем…, видно жисть тобя побила не слабо! Ну, да ничё…, таперича ты дома, а дома и стены помогають. Жив и, слава богу, давай, пойдем в избу. Ты с семьей? Ентот парнишка, стало быть, унук Никитка? Вырос! Надолго приехал-то? – деду хотелось знать всё и сразу, но мысли путались, не знал, что спрашивать, ему, главное, было слышать голос своего сына.
– Да, надолго! Думаю, навсегда! Вот с председателем уже поговорил, хочу старую конюшню купить. Построю конезавод, закуплю племенных жеребцов, буду разводить лошадей, а ты будешь за ними присматривать. Ты, не против, отец?
– Коники – енто хорошо! А то государству нонче не до их! Не разводить, так и навовсе переведутся. Я коников люблю. Тама, у двора, черна машина твоя? – не отвечая на вопрос сына, спросил дед.
– Моя!
– Понятно! Стал быть, про тобя Марья сказывала, чё какой-то
