домой.
Я одинок, словно скрипка Россини,
Я не люблю этих сумрачных дней,
но на просторах холодной России
ясные мысли приходят ко мне.
Облака
Уплывающие, словно белые корабли,
облака, что когда-то были на суше,
в небе свои очертания обрели,
а на земле оставили души.
Ляжешь навзничь и лежишь на снегу,
о холоде вовсе не беспокоясь.
Думаешь, я ведь тоже летать смогу,
если позволит совесть.
Над вершинами сосен как над сплетением рук,
так высоко, как позволено только птице,
там, где небесный замыкается круг
у времени и судьбы на границе.
Между там, что уходит, или ещё не сбылось
в темных зарослях послевоенных буден,
что-то выросло и к теплу прорвалось
на окне в жестяной посуде.
Первым словом в сознание – как стрела,
та, что пронзает светом сквозную рань,
мама ко мне наклонилась и произнесла
это странное слово: «Герань».
Это облако красное, подумал я,
оно постоит немного, а потом уплывет.
Вся украшена облаками земля,
а если на землю ляжешь —
то наоборот.
Дорога
Где ты, Россия дремучих окраин?
Выкрашен кадмием чахлый рассвет,
ультрамарином лесок затуманен,
охрой окрашен церквушки скелет.
Мекка художника, тень вдохновенья
в сером тумане любви и утрат.
Скопом лежат вдоль заборов поленья,
клены о чем-то своем говорят.
Две колеи вдоль дороги осенней
манят пойти, но куда – не пойму…
Сколько ещё проплывет поколений
здесь, по ухабам, твоим в синеву?
Когда приходишь ты ко мне,
как тень приход в зимний вечер.
Когда в твоих руках перчатки
такие мягкие на ощупь,
невнятно-черные, немые
и пахнущие талым снегом.
Когда ты смотришь без привета.
Когда в окно стучится роза
когтистой веткой без листвы.
Когда сминается пространство
от лип вдоль сада к горизонту,
где смутно что-то зеленеет.
Тогда я сам готов поверить,
что слово ничего не значит,
что можно говорить молчаньем,
прощаньем, мимолетным взглядом,
и дробным стуков каблуков,
звук от которых затихает
в аллее лип на горизонте,
где смутно что-то зеленеет…
И только
