Да, черт возьми, именно жемчужина! И то, что скажет ему сейчас Юрка и будет приговором, и этому вечеру, и дню, и сегодняшней игре, и даже, наверно, ему самому…
Голос Силича неожиданно вторгся в его раздумья.
– Так не томи старых друзей, – слова вылетали бестолковыми болванками, кружились в пространстве, сбивая с мысли, мешая сосредоточиться, – а то тянешь кота за хвост! Время то уходит…
– Вот именно, время, – загадочно проговорил Журов, и Ленский вздрогнул, почувствовав, как встрепенулось сердце в груди. Вот, вот оно!
Стараясь не выдать волнения, он поставил бокал на стол.
– А что – время?
Журов снял очки, стал протирать их салфеткой.
– Пропало время, – близоруко посмотрев в его сторону, ответил он. – Исчезли все показания, и случилось это как раз в тот момент, когда ваш «гость» стал метать карты.
– И? – Ленский подался вперед, Силич замер с бутылкой в руках.
– И все, – Журов пожал плечами. – А разве этого мало? Резкий скачок, и затем – мощнейший всплеск энергии. Словно прошла какая-то реакция. А затем – тишина, будто ничего и не происходило. Вакуум эфира.
– И что это все значит? – хмурясь, спросил Силич. Он поочередно смотрел на друзей, словно пытаясь угадать их мысли.
Журов опять пожал плечами.
– Мы видели трансформацию времени в энергию, только и всего.
– Метаморфоза времени? Ты хочешь сказать, что… – Ленский осекся.
– Выходит, что так, – кивнул невозмутимый Журов. Кивнул и замолчал, притихший, неподвижный, словно испуганный собственными словами.
Ленский откинулся на спинку кресла. Мысли, шальные, суетливые, заторопились в голове. Вновь перед глазами мелькнули события прошлого, точно такая же ночь, будто полоска экватора, разломившая жизнь на «до» и «после», точно такие же неожиданные, дерзкие откровения. Все это закружилось в безудержной карусели, и одна мысль, самая смелая и яркая, опередила остальные: неужели?
Он снова и снова ловил взгляд друга, ускользающий, уносящий с собой смутные проблески истины, вновь погружался в волны тревог и сомнений. Он чувствовал, как призрак мечты, родившейся той самой ночью, вновь возник между ними, близкий, ослепительный, манящий…
Почему же они молчат, почему избегают глядеть друг на друга? Неведомый страх парализовал их души, сковав восторг триумфа, удержав готовые слететь с языка слова. Неужели?
Один Силич не разделял подавленного напряжения друзей, его так и распирало от возбуждения. Недоверие боролось в нем с нетерпеливым, почти детским ожиданием чуда, и лицо его, словно зеркало души, попеременно отображало калейдоскоп чувств. Он, и хотел, и боялся поверить в услышанное, балансируя на грани скепсиса и гордости, на всякий случай, держа наготове маску безразличия. Наконец, он не выдержал.
– Так это что, мы машину времени придумали?
Журов,
