не понимаю, чем это нам может помочь, – он сделал паузу, словно набираясь храбрости. – Сегодня я видел человека без лица. Наяву.
Силич ахнул и шлепнул себя по ляжкам. Журов поднялся и надел очки. Лица обоих разгладились, приободрились, и Ленскому показалось, что в комнате посветлело.
– Так вот для чего ты маску стал с него срывать! – Журов шутливо погрозил ему пальцем.
– А я думал, он ему морду бить полез. – весело признался Силич. – Но, тогда это в корне меняет дело!
– Вот именно, – значительно произнес Журов.
Он повернулся к Силичу, голос его стал сосредоточенным и непреклонным.
– Проверь все записи, все камеры. Чтобы нигде ни малейшего намека на эту сцену! Догадался я, догадаются и другие.
Силич кивал, думая о чем-то своем.
– И время надо подмотать.
Он тоже как-то сразу подтянулся, сконцентрировался, будто следуя в фарватере Журова.
– Да, – будто что-то припомнив, тот вновь повернулся к Ленскому, – и придется тебе, братишка – под сканер и заново все параметры проверить. А вдруг изменения какие-нибудь произошли? Не каждый день сталкиваешься с паранормальными явлениями!
– Нет, нормально! – Ленский вскочил. Его душил гнев. Вот так разоткровенничался с друзьями! – Больше ничего не хотите? Деятели! Там стереть, там подмотать, а ты, Ленский – завтра на обмеры, а точнее – в психушку, где тебя, как кролика, будут препарировать на предмет психических отклонений! Хотя, нет! Кролику легче! К хирургу он попадает уже мертвый. Его не заставляют перед этим поочередно, по полчаса кряду, переживать страх или злость. Интересно, а способны кролики на отчаяние? Наверняка, да, только им повезло больше – их убивают раньше, чем они успевают задуматься над этим.
Он подошел к окну, рванул на себя раму. В лицо ударил влажный зябкий ветер. Март! Проклятый месяц! Месяц смерти, потерь и расставаний. Вот взять и шагнуть сейчас туда, в роковую бездну, шагнуть и положить конец всем бедам.
Он вздрогнул от прикосновения, обернулся. Рядом стоял Журов.
– Ну, что ты, Жень? – он еще раз коснулся плеча Ленского. – Ведь, мы для дела, в целях конспирации. Не обижайся, прошу тебя..
Ленскому показалось, что все это уже было когда-то, и сейчас еще раз повторяется с ним. И эти мягкие, убаюкивающие интонации, и безнадежность слов, и сырая, непроницаемая ночь за черным стеклом. Он внимательно взглянул на высокий, с залысинами лоб друга, на смешные старомодные очки, на всю его нескладную, угловатую фигуру. И снова слова, слова густым, тягучим потоком.
– Ведь, это прорыв, Женя, прорыв, я чувствую. Осталось совсем немного, понимаешь? Я знаю, я уверен, результат будет, вот увидишь. Ну, вспомни, как мы все начинали, как трудно было. Неужели сейчас отступим?
Ленский еще раз глубоко вдохнул морозный, колкий воздух, закрыл окно.
– А какие, собственно, у тебя основания считать, что это
