от видения. Легче бы, воздушней ко всему относиться, сразу бы за ширму побежать! Нет сил, какой я стеснительный. А Бетти еще хлеще мне предложила: «Давай так. До пояса можешь делать все, а ниже пояса – нельзя». Господи! Да что я мог делать, год, как из деревни приехал, вина не пил! Все-таки я, наверное, русский. Онемел. Что обо мне Бетти подумала? Что я – больной, стеснительный или законченный примитив?
А дружить со мной не перестала, наоборот, захотела вместе на пленэре этюды писать. Вмиг увидала у меня признаки большого таланта. Ты, говорит, цвет понимаешь, как французы, откуда это у тебя? В общем, поправишь мне передний план, если он выйдет вялый и анемичный.
На холмы и курганы, к речке маленькой Бетти меня привела. Мы с ней с ходу мотив прекрасный для этюда нашли – речка и вздыбленная земля. Целый день мы писали, вот уже золотые полосы потянулись по небу, в оврагах клубились пары, нужно мне в вечернюю смену идти, а я не пошел. У Бетти комаров веткой с коленок сгонял. Такая увлекательная эта живопись, невозможно!
Вот какая судьба мне досталась! Из-за живописи всю бригаду подвел, машиниста и кочегара в трагическое положение поставил. Никогда не справиться вдвоем на паровозе. Кочегар уголь с дальних углов подает, с тендера кидает, отовсюду, а машинист – впередсмотрящий, командир, ни на секунду отвлекаться ему нельзя, в уголовном порядке за все отвечает! Пом. машиниста, то есть я, уголь в топку кидает, за манометром следит, за сигнализацией, молоточком по подшипникам стучит, ветошь получает, масла… Кто же мог мои обязанности исполнять? Чуть под суд не отдали меня! Саботаж! Может, с Великой Октябрьской социалистической революции я на транспорте первый, кто смену свою прогулял. Военная дисциплина всегда на железной дороге!
Из ЖУ Эдик Ровнер один на собрании за меня вступился. Как и я, сирота. Спаси его, Господи! Всем объяснил красноречиво, кто в ЖУ стенную газету оформлял и стихи писал о природе – он и я. Да еще дядя Женя спас, как всегда. Все свое обаяние в ход пустил. Сразу явился к начальству в габардине и в запонках. На него в депо все женщины оборачивались! Логика у дяди Жени железная – отравленный, мол, живописью человек, почти вундеркинд, и был бы хороший железнодорожник, кабы не странное развитие личности. Не выгнали меня, не посадили, никто дяде Жене отказать не мог, а сняли меня со специализированных, усовершенствованных, модернизированных паровозов, на которых я ездил, СУМ они назывались, по американскому принципу построены. Сняли с паровозов – и туда, где большого ума не требуется, где ручной труд и кустарная техника, в Загорск, в бандажную бригаду, износившиеся ободья менять. Так в свидетельстве об окончании ЖУ написали: «Слесарь подвижного состава», а не поммашиниста. Ну и пусть. Я и так от жизни ничего не ждал, кроме печали.
Визжат напильники о сталь,
Гремят станки, приводы,
Бьют по болванкам молота
И потрясают своды.
Я загорский край вообще не люблю. Что там хорошего Сергий Радонежский нашел? Дома, как вагоны,
