Она тогда так уставилась вниз, что ему стало интересно, скажет ли она, в чём дело. Она не сказала. Отсюда было слышно, как Билл направился в комнату с фонтаном.
…войдя в кухню, он посмотрел на плечи Шанни, склонённые над мойкой.
– Что-нибудь нужно?
Она не сразу расслышала, и он повторил. Повернувшись с чашкой в руке, она поглядела в её глубину.
– Нет… спасибо. Свободен.
– Вот за это спасибо.
Она вопросительно подняла взгляд, занятый открывшейся ей глубиной фарфора. Потом сообразила и улыбнулась без малейшей отзывчивости. Однако повторила ещё приветливее:
– Вот и вали, пока я не передумала.
Так он и сделал.
Возле её двери он оглянулся и вошёл. Мягким светом из соседних комнат были освещены комод и кровать. Возле комода он совершил коленопреклонение и вытащил из нижнего ящика, из-под полотенец, которые папа Билла призывал не брать с собой, чемоданчик.
Сел поудобнее и, ковырнув в замке прихваченной из кухни вилочкой для десерта, тщательно перебрал то, что нашёл под крышкой.
…Шанни отступила, пятясь, от двери в свою комнату и, подождав – прислушавшись, надела туфельки. Она вернулась в кухню, где в мойке лежала невымытая чашка.
Возле комода Энкиду, не изменивший положения, поднял взгляд на дверь и некоторое время смотрел.
Ветер веет, где хочет, – спустя пять минут читал он. Энкиду вернулся в свою комнату и сейчас лежал в постели с маленькой книжкой. Томик был старый и припахивал плесенцой, но не противно. Некогда между страниц поползли ветви живого микроскопического существа. Потом высохли и ныне составляли целое с плотью страниц. Избавиться от них уже невозможно – разве что бросить книгу в огонь. Но этого делать нельзя. Это была ценная старая книга, смесь лжи и правды, знания и невежества, призывов к уничтожению и призывов к свободе.
Книжку эту Энкиду всегда таскал с собою, с самой юности. Откуда она у него, он прекрасно помнил. Ему протянул эту книгу – страшненькую и даже на вид липкую, в дрожащих и грязных руках несчастный пьюха в переулке.
Энкиду почувствовал тогда, как в горле у него образовался камень от боли и жалости. Ему исполнилось семнадцать лет, и обстоятельства его были самые неопределённые. Он и о себе-то мало что знал. Знал, что он один, что очень красив, что совершенно невежествен, что сильно влюблён и, ну, так ещё кой-чего по мелочи.
Он протянул нибирийцу, пребывающему в полутьме переулка, как сам царь теней, пачку сигарет, в которую воплотились его последние деньги.
Это была вся его собственность. Пачка была первой в его жизни, купленной спустя полчаса после того, как он получил призывную в армию на срочную службу.
Он не успел расковырять блестящую оболочку, только почувствовал, какая гладкая и нарядная эта штука. Он прочитал угрожающую надпись и рассмотрел картинку с черепом, в который надлежало превратиться самому юному Энкиду, стоило только прикурить сигарету.
