виду. Только коржик застрял в зубах – очень хороший коржик, из целой груды густо пахнущих корицей, лаковых с виду, похожих на игрушечки – Доместикус побаловал.
Мардук, впрочем, не особо озаботился, а вставая, чтобы их покинуть и засовывая в карман лишний пакетик с кофе, весело заметил:
– Как бы и его не унесли эльфы?
С этими словами он подмигнул Биллу и, беседуя с шипящим и почтительно гнущим плечи мажордомом, оставил их. Все молча проводили господина и слугу взглядами, все – и Билл с коржиком.
Едва они остались сам друг вчетвером, как трое из них принялись наперебой обсуждать проблему. Когда первые предположения были высказаны и они умолкли в нахлынувшей тревоге, Шанни подала голос.
– Вчера я положила ему на окно то, что он требовал.
– План! – Неосторожно вскричал Билл и тут же пожалел.
На него разом шикнули Шанни и Ас – да так дружно, будто репетировали.
Но затем произошло ещё кое-что, поразившее всех. Иннан поднялась над столом – ива выросла, если ивы бывают с чёрной густой листвою, – и вперилась блеснувшими зелёными глазами в свою подругу.
При этом она вытянула по направлению к ней руку, застрелить хотела.
– Ты… – Произнесла она дрожащим от ярости голоском, тоньше обычного. – Ты… стерва! Да как ты могла! Ты же спровоцировала… – (Иннан едва выговорила сложное слово), – он ведь пошёл искать… да мало ли что с ним могло стрястись!
И она, к общему прискорбию, повторила грубое слово.
Сначала все замерли. Во-первых, их поразило предположение Иннан, но во-вторых и третьих, поведение Иннан. Ботаничка-грубиянка никогда особо не дружила с Энкиду. Отношение к ней хозяина степей было безразлично-ласковым. Оно даже не отличалось обычной галантностью, которую Энкиду проявлял к Шанни. Он не принимал Иннан всерьёз.
Размышлять некогда, но когда выпадет минутка – стоит задуматься над тем, что у Иннан, возможно, было этой серьёзности на двоих?
Им пришлось слушать с полминуты причитания Иннан, упавшей в своё креслице и схватившей себя за обе щеки, будто у неё острые зубки заболели:
– Куда он мог пойти? А вдруг он..
И так далее, и тому подобные нежности.
Прервал это эмоциональное расточительство командир. Он сдвинул со звоном прибор и встал над столом, подобно своей второй башне. Внушительно и спокойно он молвил:
– Господа, нам следует это обсудить. Иннан, извинись перед Шанни за свою грубость, совершенно неоправданную, и скажи, какие у тебя появились предположения… только более внятно, пожалуйста.
Его жёсткость, а, возможно, весь его вид – ведь командир был очень высок, строен и прям, а глаза его всегда были, как присыпанное пеплом пламя, – подействовали на крикунью. Извиняться она – (конечно), – не стала, но хлюпая и дёргая себя за чёрные кудри, произнесла:
– Предположений… у меня
