театра просвечивал сквозь заснеженные кроны высоких деревьев. Император любил драму. Балет надоел. Вместо «Баядерки» пошел бы с удовольствием в Александринку. В зале – разночинцы, мелкие чиновники, путейцы, доктора. Докрасна отбивает ладоши галерка. Курсистки, студенты, гимназисты. Вот чем жива Россия молодая. Конечно, и здесь время можно потерять на какой-нибудь пустячок или переводную пьесу. Император старался не пропустить ни одной премьеры своего любимого драматурга Островского… Как это он такие слова находит, диву даешься. Сидишь, и будто сам побывал в купеческом доме, или же, к примеру, в департаменте…
Пробили настенные часы. Император отошел от окна и, грузно скрипя сапогами, несколько раз прошелся по кабинету, прежде чем сесть за стол, заваленный бумагами. Государь любил эти ранние часы. Можно не спеша вникнуть в смысл каждого документа, неторопливо обдумать написанное. Неспешно надев очки, император склонился над столом. Явившийся с утренним докладом генерал-адъютант сообщил, что министр двора Воронцов-Дашков ждет аудиенции.
– Проси.
Министр двора начал с того, что напомнил о предстоящей днями в Мариинском театре генеральной репетиции «Талисмана». Не поднимая головы от бумаг, государь буркнул что-то неопределенное и неожиданно спросил:
– Вы не помните фамилию балетного артиста? Уже довольно почтенного возраста. Мазурку танцует.
– Кшесинский… Феликс Иванович.
Император поднял голову и обрадованно кивнул.
Часть первая
Я люблю балет за его постоянство. Возникают новые государства, врываются на сцену люди, нарождаются новые факты, изменяется целый строй жизни, наука и искусство с тревожным вниманием следят за этими явлениями, дополняющими и отчасти изменяющими их содержание – один балет с истинно трогательным постоянством продолжает возглашать «Vive Henri V!»
Чугунная плита с двуглавым орлом. Императорская школа танца. Даже по отдельным буквам на плите можно догадаться, что сие воздушное здание с изящными полуколоннами принадлежит танцу, словно застывшему на какой-то миг в камне… У подъезда – пара низкорослых лошаденок, запряженных в театральный фургон. Лошади с печальной покорностью мокнут под сырым снегом, нервно вздрагивая и недовольно мотая головой. Хотя пушки Петропавловской крепости и оповестили, что в столице Российской империи наступил полдень, на Театральной улице сумрачно. От порывистого ветра трепещут языки голубоватого пламени газовых фонарей, не погашенные с утра. Театральная улица словно вымерла и вовсе стала бы похожей на какую-нибудь величественную декорацию, если бы время от времени не проезжали сани и не пробегал бы редкий прохожий, пряча лицо от знобкой мороси. Некий господин с елкой в руках важно толковал гимназисту про юлианский календарь. Близился новый, 1889 год…
Тяжелая дубовая
