нехитрую историю наших приключений.
Мария и шофёр хохотали от души. Мария всплёскивала руками, охала, стонала, почти всхлипывала уже и никак не могла успокоиться. А когда отсмеялась, то, вытирая мокрые от слёз глаза тыльной стороной ладони, сказала:
– Вот так-то, девоньки. Ничего нет страшнее голодных мужиков. Вы это на всю жизнь запомните, пригодится ещё.
– Ну, поехали, – сказал, вставая, черноусый. – Я вас до карьера доброшу, там пешком дойдёте.
Мы с Морковкой сердечно попрощались с румяной Марией, забрались на мягкое кожаное сиденье машины и поехали.
С карьера свернули на знакомую тропу. В лесу пахло ландышем и вечерней свежестью. Мы немножко озябли.
– Ты знаешь, – Морковка повернула ко мне задумчивое лицо, – я поняла, почему у нас все макароны вылезли. Их надо было в кипяток бросать. Я вспомнила, как мама де лает.
– Нехорошо получилось. Мы с тобой сытые, а они голодные. Перед Кол Колычем стыдно, и Егоров задразнит.
– У Егорова глаза красивые, – неожиданно сказала Морковка.
– Красивые, – согласилась я.
– И плечи…
– И плечи.
– Дурак он, твой Егоров! – разозлилась Морковка. – И уши торчат.
– И уши торчат, – вновь подтвердила я.
В лагере нас уже хватились. Кол Колыч молчал, но смотрел не сердито, а, пожалуй, благодарно – за то, что мы пришли и не заставили всех волноваться.
Егоров принёс нам по миске супа.
– Ешьте, – сказал он. – Нам Гаврюшкина с Кол Колычем сварили, когда вы ушли.
Морковка отложила ложку.
– Спасибо, – сказала она. – Мы сыты.
Над лагерем стояла белая ночь. С большой поляны доносилась музыка и смех. Там был большой костёр и танцы.
Мы с Морковкой лежали в палатке. Нам было грустно.
– А Егоров с Ленкой Гаврюшкиной ушёл, – сказала я.
Морковка долго крутилась с бока на бок, била комаров, бормотала что-то себе под нос, а потом вылезла из спального мешка и куда-то ушла. Наверное, на большую поляну, убедиться, что Егоров танцует с Ленкой Гаврюшкиной и смотрит на неё своими красивыми глазами. А может, Морковке просто захотелось пореветь в одиночестве.
Мне тоже не спалось. Над ухом тоненько пищал комар. Спальник пах костром и хвоей. Я начала считать размеренные, как ход будильника, унылые «ку-ку», но потом перестала. Зачем?
Впереди такая длинная жизнь…
1982
Моя любимая тётушка Полина
Моя любимая тётушка Полина вечно что-то напевала и при этом ловко орудовала тряпкой, убирала, чистила, вылизывала свою и без того сверкающую квартиру. А в кухне между тем что-то уютно урчало на плите, аппетитно чавкало на сковородке, и по всем комнатам плыл дразнящий, ванильно-сладкий аромат пирога с корицей и яблоками. Ох, уж по части готовки она была мастерица! Рядом с Полиной – хозяйкой дома – я чувствовала себя полным ничтожеством.
В молодости Полина была очень хорошенькой,
