все забыли, с чего началось, кто первый сказал обидное слово или фразу, а только скорбно качали головами – эх, жизнь… Бывает, искры воспоминаний вырвут из мрака образ отца и так же исчезнут, не оставив ничего. Или улыбающееся лицо мамы, склоняющееся над ней. Или ковер, большой, вишнево-черный, – она идет по этому ковру, и рисунок кажется таким огромным… Рядом большущие босые ноги. Чьи? Она не помнит. Ковер этот сейчас здесь, под ее ногами, и диван, на котором отдыхал папа. И стулья, много раз перетянутые, но очень крепкие.
Как она ненавидит все это!
Но пока эта мебель ей нужна – не на полу же спать. Она забрала ее из бабушкиной квартиры. Последние дни жизни бабушки Надя вспоминает со смесью печали и ужаса. Во-первых, они так и не поговорили, как две души, встретившиеся на земле, а во-вторых…
За два дня до ухода бабушка дала Наде конверт с надписью «Открыть после моей смерти».
– Похоронишь меня и отдашь Ирке, – прошипела она.
Тогда Надя еще наивно полагала, что нет таких обид, которые не рассыпаются перед лицом смерти.
– Давай я позвоню маме, пусть приедет, – предложила Надя: она знала, что никакая черная кошка между женщинами не пробегала, что то были лишь годами накопленные мелкие обиды и нежелание обеими признать свою неправоту.
– Нет! – отрезала бабушка и уставилась в потолок.
После похорон и поминок Надя вымыла посуду, пол, поплакала, посидела на кухне, прикидывая, все ли было так, как хотела бабушка. Вроде все. И решила открыть конверт – почему нет, он же не заклеен? В конверте было, если можно так сказать, завещание, а точнее письмо Ирине: «…Вот тебе мое завещание: чтоб ты харкала кровью, чтоб ты света белого не видела, чтоб ты подавилась моей квартирой!» – и дальше в том же духе. Надя долго сидела на краю дивана, а тут встала, будто бабушка еще лежала на нем. Оставив письмо на диване, она принялась бесцельно бродить по квартире. Возвращаясь в комнату, она почему-то думала, что письмо исчезнет, растворится или улетит через балкон – она не хотела, чтобы мама его читала. Впервые в жизни она не то что жалела маму, нет… Она сочувствовала ей, потому что оказалась с ней в одинаковом положении – получается, ненависть между матерью и дочерью передается в их семье по наследству. Надя остановилась у дивана и воровато осмотрелась, будто в комнате мог еще кто-то быть, кроме паука в углу и навязчиво жужжащей мухи, быстро схватила письмо и, сгорбившись, засеменила в кухню. Там она скомкала письмо, положила в пепельницу, сказала: «Прости меня, ба», – и поднесла зажженную спичку. Письмо вспыхнуло, распрямилось на мгновение, будто протестовало против сожжения, и сгорело дотла. Пепел Надя бросила в унитаз, два раза слила воду, чтобы вообще никаких следов, вымыла пепельницу, вернулась к дивану, схватила конверт и порвала в клочья. Чтобы успокоиться, она открыла шкаф и принялась перебирать вещи.
Надя прожила у бабушки почти полгода, переехала из общаги сразу после смерти ее мужа, а навести порядок в шкафу руки так и не дошли. Добралась
