совсем рядом. Из сгустка эмоций, бушующих в ее глазах, на поверхность стал выныривать страх.
– Оленька, – шепнул я ей, – помнишь, в шестом классе мы ходили на день рождения к Вале?
Антрацит страха в глазах Оли стал переплавляться в фиолет недоумения.
– Нет, не помню, Пашенька.
– Мы тогда еще в бутылочку играли.
Слабая улыбка стала зарождаться в ямочках на ее щеках, а в глазах заплескались голубые ироничные искорки.
– И что тогда приключилось?
– Ты провернула бутылочку, она завращалась, остановилась и указала точно на меня.
– И что же дальше-то было? – в глазах Оли черноты уже не было. В них плескалась прозрачная зелень смеха.
– Ты сказала: «Пашенька мне родной. Его не страшно поцеловать» и поцеловала в щеку. Вот сюда, – я показал ей место на своей щеке.
Легкая тень улыбки скользнула по губам Оли.
– А я потом, когда на меня никто не смотрел, прикоснулся пальцами там, где ты меня поцеловала, и украдкой поцеловал свои пальцы.
Калейдоскоп цветов застыл в ее глазах на оттенке темной морской волны.
– Ты так сильно любил меня уже тогда? – совсем тихо спросила Оля.
Глаза Оли стали темнеть, но это не была чернота страха, это был теплый бархат нежности.
– Я тебя и сейчас так люблю.
Не знаю почему, но прошептать это было удивительно трудно.
– Иди ко мне… – беззвучно прошептала Оля. Она жарко прильнула ко мне всем телом. Меня целовали не только ее губы. Казалось, и грудь, и живот, и лоно тоже целуют меня. Даже внизу, такая неприступно-тугая, она стала мягче и, казалось, тоже целовала меня жаркими и горячими губами.
– Что же ты ждешь…
И я не выдержал. Я протискивался в нее, как шахтер, заваленный в шахте, протискивается через узкий лаз к голубому клочку неба. Как и он, я не мог не прорваться. И я прорвался. Крик Оли звенящий в моих ушах прервался. Оля со стоном выдохнула и ахнула с таким восторгом, словно и она вместе со мной прорывалась на свободу из завала. Я попробовал осторожно освободиться, но Оля не дала. Она обхватила меня руками, а ее ноги обвили мои ноги. Она нетерпеливо подалась навстречу мне, и я почувствовал, что уже полностью проник в нее. Ее тело нетерпеливо ерзало подо мной, требуя ответных движений, а жар желания вперемешку с восторгом затопил ее глаза. Лед, еще со школы комом застывший в моей груди, стал таять, плавиться, кипеть и, выгибая тело судорогой, расплавленным маслом стал выплескиваться в ее жаркую и тугую глубину…
– Моя! Моя! – счастье распирало меня. Я прижимал к себе плавающее в поту тело Оли и не мог нацеловаться.
– Твоя, твоя, – шептала Оля зацелованными губами и не менее счастливо улыбалась мне в ответ, – конечно, твоя.
Я никогда до конца себя не понимал. Мне иногда казалось, что в глубине моей души
